Hor.

О деревня!

Гораций ( лат .)

Деревня, где скучал Евгений,

Была прелестный уголок;

Там друг невинных наслаждений

Благословить бы небо мог.

Господский дом уединенный,

Горой от ветров огражденный,

Стоял над речкою. Вдали

Пред ним пестрели и цвели

Луга и нивы золотые,

Мелькали сёлы; здесь и там

Стада бродили по лугам,

И сени расширял густые

Огромный, запущенный сад,

Приют задумчивых дриад Дриады – лесные духи, нимфы деревьев. .

Почтенный замок был построен,

Как замки строиться должны:

Отменно прочен и спокоен

Во вкусе умной старины.

Везде высокие покои,

В гостиной штофные обои,

Царей портреты на стенах,

И печи в пестрых изразцах.

Всё это ныне обветшало,

Не знаю, право, почему;

Да, впрочем, другу моему

В том нужды было очень мало,

Затем, что он равно зевал

Средь модных и старинных зал.

Он в том покое поселился,

Где деревенский старожил

Лет сорок с ключницей бранился,

В окно смотрел и мух давил.

Всё было просто: пол дубовый,

Два шкафа, стол, диван пуховый,

Нигде ни пятнышка чернил.

Онегин шкафы отворил;

В одном нашел тетрадь расхода,

В другом наливок целый строй,

Кувшины с яблочной водой

И календарь осьмого года:

Старик, имея много дел,

В иные книги не глядел.

Один среди своих владений,

Чтоб только время проводить,

Сперва задумал наш Евгений

Порядок новый учредить.

В своей глуши мудрец пустынный,

Ярем он барщины старинной

Оброком легким заменил;

И раб судьбу благословил.

Зато в углу своем надулся,

Увидя в этом страшный вред,

Его расчетливый сосед;

Что он опаснейший чудак.

Сначала все к нему езжали;

Но так как с заднего крыльца

Обыкновенно подавали

Ему донского жеребца,

Лишь только вдоль большой дороги

Заслышат их домашни дроги, -

Поступком оскорбясь таким,

Все дружбу прекратили с ним.

«Сосед наш неуч; сумасбродит;

Он фармазон; он пьет одно

Стаканом красное вино;

Он дамам к ручке не подходит;

Всё да да нет; не скажет да-с

Иль нет-с». Таков был общий глас.

В свою деревню в ту же пору

Помещик новый прискакал

И столь же строгому разбору

В соседстве повод подавал.

По имени Владимир Ленской,

С душою прямо геттингенской С душою прямо геттингенской – Геттингенский университет в Германии был одним из наиболее либеральных университетов в Европе. ,

Красавец, в полном цвете лет,

Поклонник Канта и поэт.

Он из Германии туманной

Привез учености плоды:

Вольнолюбивые мечты,

Дух пылкий и довольно странный,

Всегда восторженную речь

И кудри черные до плеч.

От хладного разврата света

Еще увянуть не успев,

Его душа была согрета

Приветом друга, лаской дев;

Он сердцем милый был невежда,

Его лелеяла надежда,

И мира новый блеск и шум

Еще пленяли юный ум.

Он забавлял мечтою сладкой

Сомненья сердца своего;

Цель жизни нашей для него

Была заманчивой загадкой,

Над ней он голову ломал

И чудеса подозревал.

Он верил, что душа родная

Соединиться с ним должна,

Что, безотрадно изнывая,

Его вседневно ждет она;

Он верил, что друзья готовы

За честь его приять оковы

И что не дрогнет их рука

Разбить сосуд клеветника;

Что есть избранные судьбами,

Людей священные друзья;

Что их бессмертная семья

Неотразимыми лучами

Когда-нибудь нас озарит

И мир блаженством одарит.

Негодованье, сожаленье,

Ко благу чистая любовь

И славы сладкое мученье

В нем рано волновали кровь.

Он с лирой странствовал на свете;

Под небом Шиллера и Гете

Их поэтическим огнем

Душа воспламенилась в нем;

И муз возвышенных искусства,

Счастливец, он не постыдил:

Он в песнях гордо сохранил

Всегда возвышенные чувства,

Порывы девственной мечты

И прелесть важной простоты.

Он пел любовь, любви послушный,

И песнь его была ясна,

Как мысли девы простодушной,

Как сон младенца, как луна

В пустынях неба безмятежных,

Богиня тайн и вздохов нежных;

Он пел разлуку и печаль,

И нечто, и туманну даль,

И романтические розы;

Он пел те дальные страны,

Где долго в лоно тишины

Лились его живые слезы;

Он пел поблеклый жизни цвет

Без малого в осьмнадцать лет.

В пустыне, где один Евгений

Мог оценить его дары,

Господ соседственных селений

Ему не нравились пиры;

Бежал он их беседы шумной,

Их разговор благоразумный

О сенокосе, о вине,

О псарне, о своей родне,

Конечно, не блистал ни чувством,

Ни поэтическим огнем,

Ни остротою, ни умом,

Ни общежития искусством;

Но разговор их милых жен

Гораздо меньше был умен.

Богат, хорош собою, Ленский

Везде был принят как жених;

Таков обычай деревенский;

Все дочек прочили своих

За полурусского соседа;

Взойдет ли он, тотчас беседа

Заводит слово стороной

О скуке жизни холостой;

Зовут соседа к самовару,

А Дуня разливает чай,

Ей шепчут: «Дуня, примечай!»

Потом приносят и гитару;

И запищит она (Бог мой!):

Приди в чертог ко мне златой !.. Из первой части Днепровской русалки.

Но Ленский, не имев, конечно,

Охоты узы брака несть,

С Онегиным желал сердечно

Знакомство покороче свесть.

Они сошлись. Волна и камень,

Стихи и проза, лед и пламень

Не столь различны меж собой.

Сперва взаимной разнотой

Они друг другу были скучны;

Потом понравились; потом

Съезжались каждый день верхом

И скоро стали неразлучны.

Так люди (первый каюсь я)

От делать нечего друзья.

Но дружбы нет и той меж нами.

Все предрассудки истребя,

Мы почитаем всех нулями,

А единицами – себя.

Мы все глядим в Наполеоны;

Двуногих тварей миллионы

Для нас орудие одно,

Нам чувство дико и смешно.

Сноснее многих был Евгений;

Хоть он людей, конечно, знал

И вообще их презирал, -

Но (правил нет без исключений)

Иных он очень отличал

И вчуже чувство уважал.

Он слушал Ленского с улыбкой.

Поэта пылкий разговор,

И ум, еще в сужденьях зыбкой,

И вечно вдохновенный взор, -

Онегину всё было ново;

Он охладительное слово

В устах старался удержать

И думал: глупо мне мешать

Его минутному блаженству;

И без меня пора придет,

Пускай покамест он живет

Да верит мира совершенству;

Простим горячке юных лет

И юный жар и юный бред.

Меж ими всё рождало споры

И к размышлению влекло:

Племен минувших договоры,

Плоды наук, добро и зло,

И предрассудки вековые,

И гроба тайны роковые,

Судьба и жизнь в свою чреду, -

Всё подвергалось их суду.

Поэт в жару своих суждений

Читал, забывшись, между тем

Отрывки северных поэм,

И снисходительный Евгений,

Хоть их не много понимал,

Прилежно юноше внимал.

Но чаще занимали страсти

Умы пустынников моих.

Ушед от их мятежной власти,

Онегин говорил об них

С невольным вздохом сожаленья;

Блажен, кто ведал их волненья

И наконец от них отстал;

Блаженней тот, кто их не знал,

Кто охлаждал любовь – разлукой,

Вражду – злословием; порой

Зевал с друзьями и с женой,

Ревнивой не тревожась мукой,

И дедов верный капитал

Коварной двойке не вверял.

Когда прибегнем мы под знамя

Благоразумной тишины,

Когда страстей угаснет пламя

И нам становятся смешны

Их своевольство иль порывы

И запоздалые отзывы, -

Смиренные не без труда,

Мы любим слушать иногда

Страстей чужих язык мятежный,

И нам он сердце шевелит.

Так точно старый инвалид

Охотно клонит слух прилежный

Рассказам юных усачей,

Забытый в хижине своей.

Зато и пламенная младость

Не может ничего скрывать.

Вражду, любовь, печаль и радость

Она готова разболтать.

В любви считаясь инвалидом,

Онегин слушал с важным видом,

Как, сердца исповедь любя,

Поэт высказывал себя;

Свою доверчивую совесть

Он простодушно обнажал.

Евгений без труда узнал

Его любви младую повесть,

Обильный чувствами рассказ,

Давно не новыми для нас.

Ах, он любил, как в наши лета

Уже не любят; как одна

Безумная душа поэта

Еще любить осуждена:

Всегда, везде одно мечтанье,

Одно привычное желанье,

Одна привычная печаль.

Ни охлаждающая даль,

Ни долгие лета разлуки,

Ни музам данные часы,

Ни чужеземные красы,

Ни шум веселий, ни науки

Души не изменили в нем,

Согретой девственным огнем.

Чуть отрок, Ольгою плененный,

Сердечных мук еще не знав,

Он был свидетель умиленный

Ее младенческих забав;

В тени хранительной дубравы

Он разделял ее забавы,

И детям прочили венцы

Друзья-соседи, их отцы.

В глуши, под сению смиренной,

Невинной прелести полна,

В глазах родителей, она

Цвела как ландыш потаенный,

Не знаемый в траве глухой

Ни мотыльками, ни пчелой.

Она поэту подарила

Младых восторгов первый сон,

И мысль об ней одушевила

Его цевницы первый стон.

Простите, игры золотые!

Он рощи полюбил густые,

Уединенье, тишину,

И ночь, и звезды, и луну,

Луну, небесную лампаду,

Которой посвящали мы

Прогулки средь вечерней тьмы,

И слезы, тайных мук отраду…

Но нынче видим только в ней

Замену тусклых фонарей.

Всегда скромна, всегда послушна,

Всегда как утро весела,

Как жизнь поэта простодушна,

Как поцелуй любви мила,

Глаза как небо голубые;

Улыбка, локоны льняные,

Всё в Ольге… но любой роман

Возьмите и найдете, верно,

Ее портрет: он очень мил,

Я прежде сам его любил,

Но надоел он мне безмерно.

Позвольте мне, читатель мой,

Заняться старшею сестрой.

Ее сестра звалась Татьяна… Сладкозвучнейшие греческие имена, каковы, например: Агафон, Филат, Федора, Фекла и проч., употребляются у нас только между простолюдинами.

Впервые именем таким

Страницы нежные романа

Мы своевольно освятим.

И что ж? оно приятно, звучно;

Но с ним, я знаю, неразлучно

Воспоминанье старины

Иль девичьей! Мы все должны

Признаться: вкусу очень мало

У нас и в наших именах

(Не говорим уж о стихах);

Нам просвещенье не пристало,

И нам досталось от него

Жеманство, – больше ничего.

Итак, она звалась Татьяной.

Ни красотой сестры своей,

Ни свежестью ее румяной

Не привлекла б она очей.

Дика, печальна, молчалива,

Как лань лесная, боязлива,

Она в семье своей родной

Казалась девочкой чужой.

Она ласкаться не умела

К отцу, ни к матери своей;

Дитя сама, в толпе детей

Играть и прыгать не хотела

И часто целый день одна

Сидела молча у окна.

Задумчивость, ее подруга

От самых колыбельных дней,

Теченье сельского досуга

Мечтами украшала ей.

Ее изнеженные пальцы

Не знали игл; склонясь на пяльцы,

Узором шелковым она

Не оживляла полотна.

Охоты властвовать примета,

С послушной куклою дитя

Приготовляется шутя

К приличию, закону света,

И важно повторяет ей

Уроки маменьки своей.

Но куклы даже в эти годы

Татьяна в руки не брала;

Про вести города, про моды

Беседы с нею не вела.

И были детские проказы

Ей чужды: страшные рассказы

Зимою в темноте ночей

Пленяли больше сердце ей.

Когда же няня собирала

Для Ольги на широкий луг

Всех маленьких ее подруг,

Она в горелки не играла,

Ей скучен был и звонкий смех,

И шум их ветреных утех.

Она любила на балконе

Предупреждать зари восход,

Когда на бледном небосклоне

Звезд исчезает хоровод,

И тихо край земли светлеет,

И, вестник утра, ветер веет,

И всходит постепенно день.

Зимой, когда ночная тень

Полмиром доле обладает,

И доле в праздной тишине,

При отуманенной луне,

Восток ленивый почивает,

В привычный час пробуждена

Вставала при свечах она.

Ей рано нравились романы;

Они ей заменяли всё;

Она влюблялася в обманы

И Ричардсона и Руссо.

Отец ее был добрый малый,

В прошедшем веке запоздалый;

Но в книгах не видал вреда;

Он, не читая никогда,

Их почитал пустой игрушкой

И не заботился о том,

Какой у дочки тайный том

Дремал до утра под подушкой.

Жена ж его была сама

От Ричардсона без ума.

Она любила Ричардсона

Не потому, чтобы прочла,

Не потому, чтоб Грандисона

Она Ловласу предпочла Грандисон и Ловлас, герои двух славных романов. ;

Но в старину княжна Алина,

Ее московская кузина,

Твердила часто ей об них.

В то время был еще жених

Ее супруг, но по неволе;

Она вздыхала о другом,

Который сердцем и умом

Ей нравился гораздо боле:

Сей Грандисон был славный франт,

Игрок и гвардии сержант.

Как он, она была одета

Всегда по моде и к лицу;

Но, не спросясь ее совета,

Девицу повезли к венцу.

И, чтоб ее рассеять горе,

Разумный муж уехал вскоре

В свою деревню, где она,

Бог знает кем окружена,

Рвалась и плакала сначала,

С супругом чуть не развелась;

Потом хозяйством занялась,

Привыкла и довольна стала.

Привычка свыше нам дана:

Замена счастию она Si j’avais la folie de croire encore au bonheur, je le chercherais dans l’habitude (Шатобриан) Если бы я имел безрассудство еще верить в счастье, я бы искал его в привычке (фр.) . .

Акулькой прежнюю Селину

И обновила наконец

На вате шлафор и чепец.

Но муж любил ее сердечно,

В ее затеи не входил,

Во всем ей веровал беспечно,

А сам в халате ел и пил;

Покойно жизнь его катилась;

Под вечер иногда сходилась

Соседей добрая семья,

Нецеремонные друзья,

И потужить, и позлословить,

И посмеяться кой о чем.

Проходит время; между тем

Прикажут Ольге чай готовить,

Там ужин, там и спать пора,

И гости едут со двора.

Они хранили в жизни мирной

Привычки милой старины;

У них на масленице жирной

Водились русские блины;

Два раза в год они говели;

Любили круглые качели,

Подблюдны песни, хоровод;

В день Троицын, когда народ

Зевая слушает молебен,

Умильно на пучок зари

Бедный Иорик!» – восклицание Гамлета над черепом шута. (См. Шекспира и Стерна.) – молвил он уныло, -

Он на руках меня держал.

Как часто в детстве я играл

Его Очаковской медалью!

Он Ольгу прочил за меня,

Он говорил: дождусь ли дня?..»

И, полный искренней печалью,

Владимир тут же начертал

Ему надгробный мадригал.

И там же надписью печальной

Отца и матери, в слезах,

Почтил он прах патриархальный…

Увы! на жизненных браздах

Мгновенной жатвой поколенья,

По тайной воле провиденья,

Восходят, зреют и падут;

Другие им вослед идут…

Так наше ветреное племя

Растет, волнуется, кипит

И к гробу прадедов теснит.

Придет, придет и наше время,

И наши внуки в добрый час

Из мира вытеснят и нас!

Покамест упивайтесь ею,

Сей легкой жизнию, друзья!

Ее ничтожность разумею

И мало к ней привязан я;

Для призраков закрыл я вежды;

Но отдаленные надежды

Тревожат сердце иногда:

Без неприметного следа

Мне было б грустно мир оставить.

Живу, пишу не для похвал;

Но я бы, кажется, желал

Печальный жребий свой прославить,

Чтоб обо мне, как верный друг,

Напомнил хоть единый звук.

И чье-нибудь он сердце тронет;

И, сохраненная судьбой,

Быть может, в Лете не потонет

Строфа, слагаемая мной;

Быть может (лестная надежда!),

Укажет будущий невежда

На мой прославленный портрет

И молвит: то-то был поэт!

Прими ж мои благодаренья,

Поклонник мирных аонид,

О ты, чья память сохранит

Мои летучие творенья,

Чья благосклонная рука

Потреплет лавры старика!

С Ленским мы знакомимся со второй главы романа, где сказано, что
(VI)
В свою деревню в ту же пору
Помещик новый прискакал …
По имени Владимир Ленский,
С душою прямо геттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.
Он из Германии туманной
Привез учености плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри черные до плеч.

Пушкинская характеристика куда как содержательна... Ну вот: «С душою прямо геттингентской…» Значит, малый воспитан по европейской методе, по той, от которой отказался Онегин. Показательно и то, что душа у юного «немца» чужая, чуждая всему на этой Руси…. Приведу кусок из Инета про университет в Геттингене:
«Университет был основан в 1734 году Георгом II, курфюрстом Ганновера. Университет быстро развивался и, стал одним из крупнейших высших учебных заведений Европы того времени».
И мы уверенно можем заключить, что Онегин по «учености» уступает Ленскому. Мы в праве считать, что сей факт не прошел мимо внимания Ленского. А это, согласитесь, уже повод для некой самоуверенности в споре и для желания встать выше в разговоре с новым соседом, сославшись на «ученый авторитет» того же Канта, - блеснуть дипломом, так сказать.
Ленский привез «вольнолюбивые мечты», что, конечно, сближало его с Онегиным. Но тут же сказано: что «привез» он и «всегда восторженную речь». А что это такое в деревенском обиходе и даже в нашем городском общении? Правильно: нам скоро надоест такой собеседник, и мы запросто за глаза будем называть его … ну на ваш вкус… «блаженным», «двинутым», а сильно рассердившись, и «полудурком». К тому же, «кудри черные до плеч» - это тоже «не наше», а чисто романтическое и западное (Пушкина никто из нас в таком виде не знает: кудрявый, но стрижен, прибран.)
Далее, друзья мои, Пушкин удивительно тонко снижает образ Ленского, мягко-мягко иронизируя над его восторженностью и полной оторванностью от реальной русской жизни. В результате тот предстает неким умным «ботаником нашего времени», восторженным романтиком:
(VII)
Его душа была согрета (!)
Приветом друга(!), лаской дев...
Он сердцем милый был невежда.
Его лелеяла надежда,
И мира новый блеск и шум
Еще пленяли юный ум.
Он забавлял мечтою сладкой(!!)
Сомненья сердца своего;
Цель жизни нашей для него
Была заманчивой загадкой,
Над ней он голову ломал
И чудеса (!) подозревал.
И далее в том же духе:

(VIII)
Он верил, что душа родная
Соединиться с ним должна,
Что, безотрадно изнывая,
Его вседневно ждет она;
Он верил, что друзья готовы
За честь его принять оковы (!!)
И что не дрогнет их рука
Разбить сосуд клеветника;(!!!)
Что есть избранные судьбою
Людей священные друзья;
Что их бессмертная семья
Неотразимыми лучами
Когда-нибудь нас озарит
И мир блаженством одарит (!!).
Вот такого комсомольца удавалось частенько воспитать при Советской власти, а потом с этим нравственным максималистом мучились все подряд.
(IX)
Он с лирой странствовал на свете;
Под небом Шиллера и Гете
Их поэтическим огнем
Душа воспламенилась в нем;
И муз возвышенных искусства,
Счастливец (!), он не постыдил:
Он в песнях гордо сохранил
Всегда возвышенные (!) чувства,.
И нам легко услышать его «тонкие» стихи:
(X)
Он пел любовь, любви послушный,
И песнь его была ясна,
Как мысли девы простодушной,
Как сон младенца, как луна …
Он пел разлуку и печаль,
И нечто, и туманну даль,
И романтические розы;
Он пел те дальные страны,
Где долго в лоно тишины
Лились его живые слезы (!);
Он пел поблеклый жизни цвет
Без малого в осьмнадцать лет (!!).

Словом, Пушкин равно не приемлет ни германский романтизм, ни английский, определенно заявив в третьей главе (XII):
Лорд Байрон прихотью удачной
Облек в унылый романтизм
И безнадежный эгоизм.
В самом деле, романтизм как метод вполне определенен: герой произведения обычно одинок, презирает свет; герой этот, конечно же, незауряден и бежит от мира либо на море, либо в горы, либо отправляется в путешествие, как Чайльд Гарольд. Словом, главное в этом художественном методе: Исключительный герой в исключительных обстоятельствах. Крайнее проявление такого романтизма: Демон, витающий над грешною Землёй. Таких героев у Пушкина уже с начала двадцатых годов не было, а была «деревня, где скучал Евгений». Словом, наш Пушкин рано излечился от вируса суперменства, когда бегут от общества, если не могут его подмять под себя.
Вот и Онегин эти пороки в себе подавил, тем более что «соседствовать» с кем-то, кроме Ленского, он не может пока.
(XIII)
Они сошлись. Волна и камень.
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
Сперва взаимной разнотой
Они друг другу были скучны;
Потом понравились; потом
Съезжались каждый день верхом,
И скоро стали неразлучны.
Так люди (первый каюсь я)
От делать нечего друзья(!).

Вот, сказано вполне определенно, что они стали так называемыми друзьями. И А.С. позволяет себе недолгий сарказм:
(XIV)
Но дружбы нет и той меж нами.
Все предрассудки истребя,
Мы почитаем всех нулями,
А единицами - себя.

Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно,
Нам чувство дико и смешно.
Здесь нужна пауза, чтобы отойти от сарказма и показать, как все-таки человечен Онегин:

Сноснее многих был Евгений;
Хоть он людей, конечно, знал
И вообще их презирал, -
Но (правил нет без исключений)
Иных он очень отличал
И вчуже чувство уважал (!!).

(Самый трезвый взгляд на людей и нашего времени: не влюбляться в людей с первых же встреч, идеализируя
и романтизируя их, но уважать их за их настоящие достоинства). Потому-то Онегин:
(XV)
… слушал Ленского с улыбкой.
Поэта пылкий (!) разговор,
И ум, еще в сужденьях зыбкий (!),
И вечно вдохновенный взор (!!) -
Онегину все было ново;
Он охладительное слово
В устах старался (!) удержать
И думал: глупо мне мешать
Его минутному блаженству;
И без меня пора придет;
Пускай покамест он живет
Да верит мира совершенству;
Простим горячке юных лет
И юный жар и юный бред (!).

Очень нетрудно догадаться, что такое «шаткое равновесие» продержится недолго: скорей всего, «пламя» растопит «лед»!

Публикую очень содержательную, тонкую рецензию на это мое эссе. Прошу не зацикливаться на комплиментах в мой адрес, а просто оценить вкус рецензента и мастерство изложения материала. Очень давно просил Автора рецензии писать самостоятельные исследования творчества поэтов на Сайте и вообще. Но вот для начала добился лишь согласия на перепечатку ее отзыва.

"Словом, наш Пушкин рано излечился от вируса суперменства, когда бегут от общества, если не могут его подмять под себя."
Одно предложение, но "соль" и этого эссе, и предыдущих, настолько чётко выражена, что у меня дух захватило!
Потому что не далее как вчера я силилась высказать то же самое одному нашему общему знакомому (сайтовскому). В чем разница между снобизмом и конструктивной критикой.
По-моему, я потерпела фиаско))) Жаль, что вчера я не прочла Ваше эссе. Была бы у меня на руках "козырная" формулировка.
А вообще, мне, фанатеющей всегда и везде от умелой аргументированности, настоящей доказательной конкретики, мастерской художественной подачи и увязки фактов и "художественной части" - трудно, невозможно было бы не восхититься Вашим разбором "Онегина" , личности Пушкина и этой "зверюги" - романтизма.
Вот и не ругайте за многословие и похвалы, они-то уж совершенно "по делу", а краткости-сестры у меня не народилось, увы и ах!
И что еще для меня важно и ценно - эта грань, очень тонкая, но совершенно ощутимая после Вашего "разбора", между демонизмом истинного романтика и самосознанием человека, перешагнувшего свое "суперменство". Как раз это Вы прекрасно иллюстрируете на примере Онегина и Ленского.
А Татьяна, "русская душою", ведь почувствовала эту разницу явственно, возможно, совершенно интуитивно, разглядев "русскость" характера Евгения, его "прибитость", приверженность к тому духу, в котором и сама была воспитана. И полюбила его, вопреки волнующим черным кудрям до плеч, которые всегда и везде больше влекут молоденьких девушек всех времен и народов.
Сотникова 29.04.2015 13:02
(Моя реакция и просьба тоже наличествует - в отзыве на отзыв)

Перечитывая отдельные главы «Евгения Онегина», я заинтересовался строками во 2-й главе, VII строфе романа, где поэт полуиронично пишет о Ленском, юном мечтателе-романтике, горячо верившем в родство душ и крепость дружеских уз. Полностью строфа звучит так:

Он верил, что душа родная

Соединиться с ним должна;

Что безотрадно изнывая

Его вседневно ждет она;

Он верил, что друзья готовы

За честь его принять оковы,

И что не дрогнет их рука

Разбить сосуд клеветника;

Что есть избранные судьбою

Людей священные друзья,

Что их бессмертная семья

Неотразимыми лучами

Когда-нибудь нас озарит

И мир блаженством одарит.

Выделенные мною шесть строк загадочны и прекрасны. Чтобы лучше понять мысль поэта, пришлось обратиться к черновым вариантам — раннему и позднему:

Что мало избранных Судьбами

Что жизнь их лучший Неба дар

И сердца неподкупный жар

И Гений власти над умами

Любви, добру посвящены

И Силе доблестью равны.

Что есть избранные судьбами

Что жизнь их — лучший неба дар

И мыслей неподкупный жар

И Гений власти над умами

Добру людей посвящены,

И славе доблестно равны.

Эти шесть строк пушкиноведы объясняют по-разному. Ю.Н.Тынянов сопоставляет их со стихотворением В.ККюхельбекера «Поэты» (1820). Для этого есть некоторое основание: в стихотворении говорится о том, что Кронион, владыка небес, видя страдающее падшее человечество, посылает на землю поэтов, которые должны вновь родиться среди людей и спасти человечество; они призваны обратить взгляд людей к божественному миру.

Страница рукописи 2-й главы «Евгения Онегина»

Ю.М.Лотман считает неверным такое сопоставление. Здесь, по его мнению, Пушкин намеренно туманно пишет о своих друзьях-декабристах. Шесть строчек VIII строфы печатались при жизни поэта только один раз — в альманахе «Северные Цветы» в 1825 году, в двух же отдельных изданиях романа, в 1833 и 1837 годах, строчки отсутствуют. Вместо них Пушкин после строки: «Что есть избранные судьбою» поставил пять рядов точек. В.Кошелев полагает, что окончание строфы является началом неизвестной полемики.

Поэзия Пушкина многозначна. Ее музыкальная изящная форма часто скрывает несколько художественных и философских уровней содержания, вместе представляющих нерасторжимое единство. Нередко исследователи, понимая сложность пушкинской поэзии, берутся за изучение только ближайших ее уровней, так как и они часто многосоставны и многозначны. Об этой особенности поэтического наследия Пушкина прекрасно писал русский философ С.Л.Франк.

Но попытаемся понять ближайший смысл загадочных строк, соединим различные их варианты и прочтём волнующую весть (пусть оттенённую лёгкой иронией поэта, но оттого не менее живую и радостную):

— На свете есть святые Покровители человечества.

— Их мало.

— Они избраны Высоким Предопределением.

— Их жизнь — дар Неба (космоса) Земле, их огненные, неподкупные сердца и мысли, их Высшие Дарования, имеющие влияние на умы, посвящены добру, любви к людям, равно могучи и доблестны.

— Избранники связаны между собкй узами духовного родства, потому вместе они составляют единую семью.

— Семья эта бессмертна, потому что живет по космическим законам.

— Избранники обладают лучами настолько мощными, что их нельзя отразить или уклониться от них.

— Наступит время, когда избранники осветят человечество неотразимыми лучами и подарят миру высшее счастье.

Что же хотел сказать миру этими строками Пушкин? Верил ли он в существование Бессмерной Семьи? Если это начало полемики, то о чём и с кем?

1.2.2. Как и почему от начала к финалу меняется тон лермонтовской «Думы»?

Прочитайте приведённый ниже фрагмент произведения и выполните задания 1.1.1-1.1.2.

VI В свою деревню в ту же пору Помещик новый прискакал И столь же строгому разбору В соседстве повод подавал: По имени Владимир Ленской, С душою прямо геттингенской, Красавец, в полном цвете лет, Поклонник Канта и поэт. Он из Германии туманной Привез учености плоды: Вольнолюбивые мечты, Дух пылкий и довольно странный, Всегда восторженную речь И кудри черные до плеч. VII От хладного разврата света Еще увянуть не успев, Его душа была согрета Приветом друга, лаской дев; Он сердцем милый был невежда, Его лелеяла надежда, И мира новый блеск и шум Еще пленяли юный ум. Он забавлял мечтою сладкой Сомненья сердца своего; Цель жизни нашей для него Была заманчивой загадкой, Над ней он голову ломал И чудеса подозревал. VIII Он верил, что душа родная Соединиться с ним должна, Что, безотрадно изнывая, Его вседневно ждет она; Он верил, что друзья готовы За честь его приять оковы И что не дрогнет их рука Разбить сосуд клеветника; Что есть избранные судьбами, Людей священные друзья; Что их бессмертная семья Неотразимыми лучами Когда-нибудь нас озарит И мир блаженством одарит. IX Негодованье, сожаленье, Ко благу чистая любовь И славы сладкое мученье В нем рано волновали кровь. Он с лирой странствовал на свете; Под небом Шиллера и Гете Их поэтическим огнем Душа воспламенилась в нем; И муз возвышенных искусства, Счастливец, он не постыдил: Он в песнях гордо сохранил Всегда возвышенные чувства, Порывы девственной мечты И прелесть важной простоты. X И песнь его была ясна, Как мысли девы простодушной, Как сон младенца, как луна В пустынях неба безмятежных, Богиня тайн и вздохов нежных. Он пел разлуку и печаль, И нечто, и туманну даль, И романтические розы; Он пел те дальные страны, Где долго в лоно тишины Лились его живые слезы; Он пел поблеклый жизни цвет Без малого в осьмнадцать лет.

А. С. Пушкин «Евгений Онегин»

Прочитайте приведённое ниже произведение и выполните задания 1.2.1-1.2.2.

Дума Печально я гляжу на наше поколенье! Его грядущее - иль пусто, иль темно, Меж тем, под бременем познанья и сомненья, В бездействии состарится оно. Богаты мы, едва из колыбели, Ошибками отцов и поздним их умом, И жизнь уж нас томит, как ровный путь без цели, Как пир на празднике чужом. К добру и злу постыдно равнодушны, В начале поприща мы вянем без борьбы; Перед опасностью позорно малодушны И перед властию - презренные рабы. Так тощий плод, до времени созрелый, Ни вкуса нашего не радуя, ни глаз, Висит между цветов, пришлец осиротелый, И час их красоты - его паденья час! Мы иссушили ум наукою бесплодной, Тая завистливо от ближних и друзей Неверием осмеянных страстей. Едва касались мы до чаши наслажденья, Но юных сил мы тем не сберегли; Из каждой радости, бояся пресыщенья, Мы лучший сок навеки извлекли. Мечты поэзии, создания искусства Восторгом сладостным наш ум не шевелят; Мы жадно бережем в груди остаток чувства Зарытый скупостью и бесполезный клад. И ненавидим мы, и любим мы случайно, Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви, И царствует в душе какой-то холод тайный, Когда огонь кипит в крови. И предков скучны нам роскошные забавы, Их добросовестный, ребяческий разврат; И к гробу мы спешим без счастья и без славы, Глядя насмешливо назад. Над миром мы пройдем без шума и следа, Ни гением начатого труда. И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, Потомок оскорбит презрительным стихом, Насмешкой горькою обманутого сына Над промотавшимся отцом.

М. Ю. Лермонтов

1.1.1. Какие эпитеты наиболее важны в характеристике Ленского и почему?

1.2.1. За что лирический герой осуждает современное ему поколение?

Пояснение.

1.1.1. Эпитеты служат для создания художественного образа. В характеристике Ленского важную роль играют эпитеты. Пушкин сообщает нам о главном качестве своего героя: Ленский - поэт-романтик, учился в Германии, поэтому он «с душою прямо геттингенской». Романтикам свойственны «вольнолюбивые мечты», «дух пылкий и довольно странный», «всегда восторженная речь», «мечты сладкие».

1.2.1. Новое поколение отошло от участия в общественной жизни и углубилось в занятия «бесплодной наукой», его не тревожат вопросы добра и зла; оно проявляет «позорное малодушие перед опасностью», является «презренными рабами перед властью». Этим людям ничего не говорят ни поэзия, ни искусство. Участь их безотрадна:

Толпой угрюмою и скоро позабытой

Над миром мы пройдём без шума и следа,

Не бросивши векам ни мысли плодовитой,

Ни гением начатого труда.

Такая суровая оценка Лермонтовым своих современников продиктована его общественными взглядами передового поэта. Равнодушие к общественной жизни - это духовная смерть человека. Сурово порицая за это равнодушие, за отход от общественно-политической борьбы своё поколение, Лермонтов как бы зовет его к нравственному обновлению, к пробуждению от духовной спячки.

Пояснение.

1.1.2. Автор противопоставляет реалисту Онегину романтика Ленского. Ленский близок повествователю своим поэтическим вдохновением, Пушкин любит в нем свою собственную юность, любит то душевное состояние возвышенной мечтательности, которое с годами безвозвратно уходит. Однако автор критически относится к Ленскому как к поэту-романтику и судит его поэзию за бессодержательность и слащавость:

Он пел любовь, любви послушный,

И песнь его была ясна,

Как мысли девы простодушной,

Как сон младенца, как луна

В пустынях неба безмятежных…

Многие современники Пушкина находили в Ленском сходство с автором «Евгения Онегина». Лермонтов, например, в стихотворении «Смерть поэта» напрямую сравнивал Пушкина с Ленским:

Как тот поэт, неведомый, но милый,

Добыча ревности глухой,

Воспетый им с такою чудной силой,

Сраженный, как и он, безжалостной рукой.

1.2.2. Стихотворение относится к философской лирике Лермонтова. В нем поэт в глобаль-ном масштабе размышляет над судьбой поколения 30-х годов, исследует его социальные и духовные пороки. Осуждая современное поколение, поэт не поучает, а сострадает, не отделяя себя от поколения. Мучительное, с резкими перепадами настроение лирического героя передают различные художественные приемы: перепады ритма, переносы стиха, обилие инверсий, повторов, обособленных членов предложения. Познание лирического героя рождает не действие, а сомнение:

Меж тем под бременем познанья и сомненья

В бездействии состарится оно.

Кольцевая композиция стихотворения способствует постепенному раскрытию главной мысли поэта: беспросветность будущего современного поэту поколения. Беда поколения: отсутствие социальных, гражданских целей. Даже наука бесплодна, не в состоянии преодолеть рутину жизни, вывести из кризиса. Горечь от этих мыслей нарастает к концу стихотворения, поэтому последние строки звучат уже как набат: задумайтесь, ради будущего, надо жить по-другому!