Любовь, война и немец

В «Мастерской Петра Фоменко» «Одну абсолютно счастливую деревню» сыграли в 250-й раз

– Спектакль «Одна абсолютно счастливая деревня» - второй опыт обращения Фоменко к этой пьесе. Первый раз был со студентами в ГИТИСе. На вашем курсе?

– Нет, это был курс перед нами. Я вас поправлю - это не пьеса, а повесть. Я точно не знаю, как работали над ней тогда, в первый раз. Петр Наумович говорил, что студенты делали какие-то этюды, наброски. Например, он вспоминал, как делались сцены про одного из персонажей – Корову. У нее появлялся на свет теленок! В «Мастерской» Петр Наумович вновь обратился к этому материалу и на этот раз довел все этюды до спектакля.

– Как начинался этот спектакль?

– Как обычно: если мне не изменяет память, мы взяли повесть и стали читать. Прочитали ее всю и потом уже сузили до театральной композиции, с которой потом работали.

– Кажется, что огромное количество спектаклей в вашем театре начиналось с самостоятельных работ.

– Да, у нас есть такие внутренние показы, когда все могут показывать все. Они называются «вечера проб и ошибок». И несколько спектаклей родилось именно из тех заявок и предложений. Но это больше касалось актерских работ. Петр Наумович, когда затевал новую работу, всегда уже знал канву, по которой будет плести узор. Он знал, каким будет его спектакль, а мы уже шли за ним. На репетициях «Деревни» я научилась колоссальному терпению. Мы иногда подолгу лежали в этих деревянных декорациях, дожидаясь своих сцен. Бывало, даже засыпали.

– Почему засыпали? По ночам работали?

« На репетициях «Деревни» я научилась колоссальному терпению»

– Мы могли работать с одной сценой очень долго. А все в этот момент должны быть на сцене. 30 минут - это еще ничего, а когда час, два, три, то уже понимаешь, что не войти, не выйти, ничего не можешь сделать, и начинаешь оседать. Но это происходило незаметно для режиссера. «Деревня» - ансамблевая постановка, недаром спектакль называется именно так, а не, скажем, по именам главных героев. Это очень тонкий спектакль, потому что завязан на мелочах, нюансах и если один артист делает что-то неверно, то все действие идет уже не так, как задумано. Кажется, что так можно сказать про все спектакли. Но про этот - особенно. В нем есть особые, определенные интонации. Когда мы вводили новых людей, было трудно. Не потому, что они не справлялись, а потому, что объяснить это оказалось не так-то просто.

– Все новые, кого вводили, справлялись?

– Конечно. И спектакль приобретал новое звучание и нюансы. У меня недавно появился шанс смотреть спектакль со стороны - я играю теперь в очередь с Ириной Горбачевой.

– А почему?

– Были технические причины, и Ира согласилась нам помочь - ввелась на мою роль. Справедливо было дать ей возможность и дальше играть.

– Ваша замена не связана с усталостью - постановке-то уже 13 лет?

– От моей роли устать нельзя. Труднее, мне кажется, главным героям. Вообще бывают спектакли, где все так сделано, что даже не замечаешь, что ты их играешь. Просто живешь, дышишь, воспринимаешь, и все это так естественно для тебя! «Деревня» для меня - один из таких спектаклей.

– Уход из спектакля - это всегда болезненно?

– Когда спектакль рождается совместными усилиями многих людей, тяжело, если выпадает один компонент.

– Спектакль изменился за эти годы?

– Изменился. Мне кажется, про любой спектакль можно это сказать. В нем очень много личного. А со временем ведь меняется не только возраст, но и ощущение мира, себя. Какие-то вещи ты уже делаешь по-другому. Но зритель все равно считывает то, что заложено режиссером. С Петром Наумовичем мы прорабатывали все вплоть до поворота головы.

– То есть здесь больше вел он, чем полагался на артистов?

– Некоторые сцены мы делали без него и потом ему их показывали. Например, про баб, которые полют картошку. Мы с педагогом Верой Петровной Камышниковой поработали и что-то «изобразили». В основном так и осталось в спектакле то, что мы тогда сами напридумывали. Петр Наумович сам очень четко показывал, что и как играть актерам. Это вообще был его способ работы - все сначала пропустить через себя. Автор повести, Борис Вахтин, был его другом, и, конечно, Петр Наумович его больше понимал и чувствовал, чем мы. Он сам придумал пространство - все эти тазы с водой, канаты, пеньки, ведра. Он очень внимательно относился к костюмам. Кажется: подумаешь, любую тряпку наденешь! Нет! Там очень много условного, много театральных образов. Но в этом он требовал абсолютно безусловного проживания. Это касалось предметов, одежды, грима. Петр Наумович всегда требовал правды, говорил: «Нет, вот так не играйте! Это из какого-то советского плохого кино про деревню тридцатых-сороковых годов!!»

– Как проходила первая часть работы - разбор, читка? Предвоенное, военное и послевоенное время все-таки еще очень близко. На что вы опирались?

– Все рождалось ассоциативно-образно. Мы опирались на слова, потому что именно на них завязана ткань действия. Человек, рассказывающий историю, опирается только на то, что говорит. И это составляло предмет игры. Мы занимались тем, как написаны слова, как они скомпонованы друг с другом, естественно, слушали музыку того времени.

– А сам Фоменко был еще в силу возраста и свидетелем.

– Да, и он очень много рассказывал. У него был интересный дар: не зная, он очень хорошо чувствовал природу деревни. Сомневаюсь, чтобы Петр Наумович бывал в деревне очень часто. Но чувствовал нутром, что вот тут ерунда какая-то, а вот это именно то, что нужно.

– «Одна абсолютно счастливая деревня» идет у вас на самой маленькой сцене. А не было идеи перенести ее на большую?

– Пару раз вывозили «Деревню» на гастроли, играли на большом пространстве, например на сцене Александринки. Но мне показалось, что это было уже не то, что хотелось, - ушла подробность, звук удалялся, появлялся гул. Везде был этот странный эффект. И только один раз, в Германии на небольшой сцене, было лучше. Все-таки этот спектакль камерный. Тут тебе рядом и пенек, тут и вода в тазу, тут и мостки. Интереснее, когда все это скученно.

– Тринадцать лет - очень солидный возраст для спектакля. Почему он так сохранился?

– Может быть, ответ прозвучит пафосно: в спектакле есть крепкий дух. Это самое главное - могут меняться артисты, но дух ничем не перешибешь. И еще в «Деревне» есть такие человечески понятные темы: война, предвоенный и послевоенный период - невольно будешь играть очень честно.

(Старая сцена - Зеленый зал)

Этюды Мастерской по одноименной повести в 1 действии (2ч20м, без антр.) 16+

Б. Вахтин
Режиссер: Петр Фоменко
Михеев: Евгений Цыганов
Полина: Полина Агуреева
Учитель: Олег Любимов
Огородное пугало, Дремучий дед, Колодец с журавлем: Карэн Бадалов
баба Фима: Ирина Горбачева
Егоровна: Наталья Мартынова
мать Полины: Наталия Курдюбова
Куропаткин: Томас Моцкус
Тракторист: Никита Тюнин
Франц: Илья Любимов
Постаногов: Тагир Рахимов
Сосед: Сергей Якубенко Даты: 23.01 чт 19:00, 21.02 пт 19:00

Рецензия "Афиши": Здесь, кажется, можно почувствовать запах свежего хлеба, теплого летнего дождя, нагретого солнцем дерева. Вот где-то у реки бранятся бабы, вот подвыпившие мужики, бубня, спорят о чем-то, вот льется, звенит девичий смех… Поскрипывают под ногами героев шаткие мостки и начинается история об одной счастливой деревне, в которой все, все без исключения Живое – и Река, и Земля, и Небо. Поэтому совсем не удивительно, что за деревенским бытом наблюдает Огородное пугало (Карэн Бадалов), что Корова (Мадлен Джабраилова) научит мудрости, а Колодец с журавлем (Карэн Бадалов) станет воплощением нелегких трудовых будней. В этом полусказочном, полуреальном, полувымышленном мире и развернется нехитрая история настоящей любви двух молодых людей – Полины (Полина Агуреева) и Михеева (Евгений Цыганов). Их трогательные, по-своему сложные, нежные и сильные чувства заставят сон и явь перемешаться. Два любящих друг друга сердца заставят все и всех вокруг быть счастливыми, тем более что счастье никогда не длится долго. И вот уже одна абсолютно счастливая деревня с воем и слезами провожает на фронт своих сыновей и любимых, отцов и братьев. Михеев не вернется с поля боя, но его верная Полина и после войны будет вести с ним задушевные беседы. И снова взойдет солнце, снова заколосится поле, и снова юноша и девушка побегут по хрупким мосткам к реке встречать рассвет. «Одна абсолютно счастливая деревня» – один из самых лучших спек-таклей Петра Фоменко, пронизанных той удивительной поэтической атмосфе-рой, что заставляет зрителей с умилением и одновременно восторгом наблюдать и быть участниками того необыкновенного действа, которое предлагает им театр «Мастерская П. Фоменко». Режиссер П. Фоменко. Художник В. Максимов. Художник по костюмам М. Данилова.

Жанна Филатова

В спектакле участвуют:

Ближайшие даты исполнения

Стремление приобщить зрителей к поэтическому миру прозы Вахтина, найти родственную автору атмосферу привело создателей спектакля к форме этюдов, сценических зарисовок, предельно условных и открытых для зрительского восприятия. Поиски интонации, тонкой грани между условностью и подлинностью переживания были главными в этой работе. В необычном игровом пространстве Мастерской важно было воссоздать особый образный строй повести, в котором соединены подлинная жизнь, фантазия, сон, где действуют и корова, и колодец с журавлем, и огородное пугало, а главными персонажами являются Река, Земля, Деревня. «…А про абсолютно счастливую деревню - это ведь не повесть и не поэма, это просто песня… И в эту песню ворвалась война…»

• Награды
• лауреат премии «Золотая маска» в номинации «Драма -Спектакль малой формы», 2001
• Пётр Фоменко номинировался на премию «Золотая маска» в номинации «Драма - Лучшая работа режиссёра», 2001
• Полина Агуреева номинировалась на премию «Золотая маска» в номинации «Драма - Лучшая женская роль», 2001
• Сергей Тарамаев номинировался на премию «Золотая маска» в номинации «Драма - Лучшая мужская роль», 2001
• Лауреат Международной премии им. К. С. Станиславского 2000 г. в номинации «Лучший спектакль сезона»
• Полина Агуреева - лауреат премии «Кумир» 2001 г. в номинации «Надежда года» за роль Полины.

Спектакль был показан в Санкт-Петербурге и Дрездене (Германия).

Отзывы зрителей спектакля на форуме можно прочесть по хэштегу

ВНИМАНИЕ! Во время действия спектакля, выполняя поставленные режиссёром творческие задачи и ремарки автора, артисты курят на сцене. Просим учесть эту информацию, планируя посещение спектакля.

Фоменко - один из немногих режиссеров, умеющих извлекать магическую театральность из самых обычных предметов и явлений. Повесть Вахтина рассказывает о войне, но это не хроника боев и побед, а попытка осмыслить значение этого трагического события в жизни обыкновенных людей. Война лишь осложняет течение жизненного потока, но не способна оборвать его. Она воспринимается как огромный камень, перегородивший реку. Но приходит время, река набирает силу, переливается через камень и спокойно течет по прежнему руслу. Ольга Романцова, «Век» Это трогательный, теплый, тонкий спектакль, каких теперь, пожалуй, и не встретишь… Это спектакль, в котором ощутимы и мудрость немолодого человека, и такое свежее, ясное, острое ощущение жизни, какое бывает только у людей, перешедших определенный духовный рубеж и глядящих на нее немного со стороны…
По сути дела, это лирическая исповедь замечательного режиссера Петра Фоменко, поставившего в своей Мастерской этюды по повести Бориса Вахтина «Одна абсолютно счастливая деревня»: спектакль трогателен и прост, насыщен пронзительным ощущением прелести и обреченности бытия…
Алексей Филиппов, «Известия» …Фоменко скупой реализм советской деревни воспел языком поэта язычника. Майя Одина, «Сегодня» За спектакль «фоменки» и их герои проделывают постепенный путь от одушевления вещей, механизмов, животных, реки к одушевлению человека, одушевлению жизни. От чистой игры - к чистому проживанию. От жизни земной, горизонтальной - к жизни душевной, вертикальной. Именно душевной - не духовной. Духовную оставим идеологам и этикам. А здесь безо всяких заповедей и канонов постигают простые истины о том, что на войну уходят, чтобы с нее вернуться. Что мертвые наши никуда от нас не деваются, они рядом, и любовь не кончается с их смертью. Просто раз уж дано нам жить дальше, мы должны, мы обязаны любить живых. Любовь - единственное оправдание нашей жизни. Ольга Фукс, «Вечерняя Москва» Вот и все, что сделал Петр Фоменко. Он поставил любимых и любящих людей под нежный фонарь своей памяти. Быт эстетизировал. Искусно сделал безыскусный спектакль. Он перевел прозу на язык театральной поэзии, одну из самых страшных страниц русской истории (войну) - на язык любви, рассказ о смерти - на язык религии, которая гласит, что душа бессмертна, а вослед распятию следует воскрешение….
Петр Фоменко поставил, возможно, единственный спектакль современной России, в котором нет ни слова о вере и Боге, но который хочется назвать христианским, потому что в нем разлита Любовь. Марина Тимашева, «Первое сентября»

Б. Вахтин. «Одна абсолютно счастливая деревня». Мастерская Петра Фоменко.
Режиссер Петр Фоменко

Театральный сезон 1999/2000 года в Москве закрылся премьерой в «Мастерской Фоменко». Спектакль основан на прозе Бориса Вахтина и называется «Одна абсолютно счастливая деревня». Он играется в бывшем помещении кинотеатра Киев, по милости московских властей отданном театру Петра Фоменко.

За последние годы Петр Фоменко, в одном из опросов критиков названный генералом режиссуры, работал и в других театрах. В Театре имени Вахтангова он выпустил «Пиковую даму» Пушкина и «Чудо святого Антония» Мориса Метерлинка, но настоящим успехом следует считать новую работу. Новую работу по старому замыслу. Как Юрий Любимов только в 99-м году смог поставить шекспировские хроники, запрещенные 30 лет тому назад, так же и Петр Фоменко приступал к работе над повестью Бориса Вахтина 30 лет назад. К чему уж там привязались квалифицированные цензоры, теперь не понять, но только сейчас П. Фоменко выпустил спектакль «Одна абсолютно счастливая деревня». И опросы театральных критиков, проведенные газетами по итогам сезона, показывают, что голоса разделились поровну между «Черным монахом» Камы Гинкаса и премьерой театра Фоменко. Характерно, что именно между этими двумя постановками, демонстрирующими, с одной стороны, невиданный уровень постановочной культуры и цельности зрелища, а с другой стороны, совершенно противоположные мировоззрения. Мрачное, мизантропичное — у Гинкаса и исполненное приязни к жизни и любви к людям — Фоменко.

Помещение у нового театра Фоменко — маленькое. Зрительный зал вмещает, дай Бог, сотню человек. Сидят они по две стороны сцены, но пространство обыграно полностью. Действие происходит не только на сцене, но и на ступеньках зрительских рядов, и в осветительской ложе, и где-то за предполагаемыми кулисами. Зрители, таким образом, располагаются будто бы внутри спектакля, в самой абсолютно счастливой деревне. Тем более, что деревянные оконные ставни расписаны лубочными картинками деревенской жизни — речка, лес, церквушка. Так, возможно, написали бы российский пейзаж Шагал, или Пиросмани, или кто-то из наивных художников, которых любит представлять московская галерея «Дар». Оформление сцены весьма условно. Дощатые мостки, колодец, тазы, голубая ткань — речка. Все очень простое, выполненное из естественных материалов. И сильный свет прожекторов — солнце заливает весь зал.

Люди играют животных и предметы — ну, например, огородное пугало, или колодезный журавль (обе эти роли, наравне с человеческими, играет Карен Бадалов), или трактор. Из деревянного ограждения торчат ноги в черных штанах и сапогах, ноги дергаются, актер, которому ноги и принадлежат, имитирует звук барахлящего двигателя. Смешно. Смешно и огородное пугало — живой артист, подвешенный на перекладине за воротник пальто, в шапке-ушанке, беспрестанно сползающей на унылое лицо. Пугало стоит здесь, видимо, целый век — оно все видело, все знает, все оценивает беспристрастно, иногда — если становится свидетелем любовной сцены — стесняется и само натягивает шапку на лицо.

Изображают коров, накинув на шею веревочку с колокольчиком и вытянув вперед сжатые в кулачки руки с надетыми на них глиняными кувшинчиками — копытами. Театральная память сама подсказывает, где ты видел это впервые. В «Холстомере» Г. Товстоногова, когда лошадь играл Евгений Лебедев. Петр Фоменко еще раз напомнит об этом в конце спектакля, когда на сцене появится бутафорская бабочка на тоненьком металлическом стебле: такую бабочку из своего детства видел умирающий Холстомер. И это было одним из самых сильных театральных впечатлений, навсегда отпечатавшихся в сознании.

…Камень у дороги, тонкая лента реки, корова или человек — живые существа. Каждое — со своей индивидуальностью, биографией, со своей ролью в жизни.

П. Агуреева (Полина), С. Тарамаев (Михеев).
Фото М. Гутермана

Главное отличие спектакля Фоменко от легендарной постановки «Братьев и сестер» в МДТ состоит в том, что там была народная драма. Тектонические сдвиги пластов истории, ощутимые за каждой отдельной судьбой. История у Фоменко — сама судьба, навязывающая людям некоторые условия, она может убить отдельного человека, но не в состоянии совладать с тем сущностным, что повторяется из века в век. Например, с коровой или с любовью. В нашем случае, с любовью строптивой девушки Полины и ее настойчивого воздыхателя Михеева (Сергей Тарамаев). Поразительно придумана и выполнена сцена купания Полины в реке, с которой и беседует она о вечных разногласиях с Михеевым. Полина (Полина Агуреева) медленно и неуверенно движется по хлипким мосткам, оборачиваясь в длинную голубую ткань — реку. А подслушивающий ее доверительную беседу с рекой Михеев голубое полотно разматывает, и река безропотно отдает ему тело возлюбленной. Тут-то и покраснеет огородное пугало, и стыдливо потупят глаза искушенные и просвещенные по части эротики зрители. Потому что сцена эта целомудренна и совершенно интимна. Она сыграна актерами с такой степенью подлинности, что зритель оказывается в положении человека, подглядывающего за рождением чувства. Чистого, как сама река, теплого, как яркое весеннее солнце.

Эта любовь даст начало новой жизни. И почти в тот же самый момент дед Полины, как былинный богатырь, прильнув к земле, услышит, что она дрожит, и скажет, что дрожит она — к войне. Земля и впрямь дрожит, потому что лежащий на деревянных мостках дед (Карен Бадалов), как испуганная птица крыльями, бьет по ним локтями — и все слышат перестук вагонных колес.

Не было бы счастья, да несчастье помогло — гласит русская пословица. Не было бы войны, не оставила бы Полина нечаянного ребенка, не дала бы согласия выйти замуж за Михеева. А так запоет, затопочет свадьба, и заголосят на все лады деревенские бабы, ухнет какой-то тяжелый звук, задвинутся тяжелые черные ставни на окнах — начнется война. И почти поссорившись с молодой женой, Михеев уйдет на войну.

На фронте, как и в мирной жизни, Михеев будет болтать с молоденьким солдатиком о бабах и о своей любимой жене и под нескончаемый этот разговор вздрогнет и упадет. Убитым. Мертвым. Мертвым — неправильное слово. Потому что в спектакле Фоменко ничего мертвого нет. И Михеев, прелестный, улыбчивый, чубатый и синеглазый, стянув с себя военную форму, заберется наверх, под потолок, ляжет на растянутый там гамак и станет наблюдать за тем, как на тот свет, то есть на тот же гамак, отправят важные военные, облеченные чинами, молоденького солдатика с потешной фамилией Куропятников.

И, качаясь на небесном гамаке, будет Михеев, как ни в чем не бывало, разговаривать-петь со своей любимой Полиной.

С. Тарамаев (Михеев), Т. Моцкус (Куропятников).
Фото М. Гутермана

Вот ведь можно было о ее вдовьей жизни рассказывать с надрывом и со слезой: и о том, как работала по 20 часов в сутки, и о том, как воровала картофель, чтобы прокормить рожденных двойняшек, и о том, как отбивалась от назойливых приставаний бригадира, и вообще о том, как тяжела женская доля. Текст-то этот есть, а вот надрыва и сентимента нет. И те, чья доля тяжела — нет сомнений, — одетые в бесформенные ватники, шерстяные носки и галоши, замотанные грубыми платками, прячущими лицо чуть не до глаз, — господи, как хороши они в абсолютно счастливой деревне. Каким лукавством и нежностью блестят эти единственно видные на лицах глаза. Как они поют — русские и казачьи песни или знаменитую, благодаря Клавдии Шульженко, аргентинскую «Челиту»! Как молоды, и стройны, и белоснежны чуть заметные из-под длинных юбок ножки. Деревенские простушки — они же гордые, чувственные, будто и впрямь аргентинские, красавицы. Этим ли женщинам стенать и горевать, когда надо выжить. Их ли убитым мужьям ревновать да поучать.

Михеев научит свою Полину найти нового мужа. В прозе 60-х и в спектакле 2000 года отзовутся народные песни: «Черный ворон» или «В той степи глухой» — ведь и там последнее напутствие погибающего человека своей жене: «А еще скажи, пусть не печалится, с тем, кто сердцу мил, обвенчается» или «Ей скажи, она свободна, я женился, да на другой». И Полина приведет в дом нового мужа — пленного немца Франца Карловича, его играет совсем молоденький Илья Любимов. Этот Франц Карлович появлялся в самом начале спектакля, когда еще только дрожала земля, чуть ли не в тирольской шапочке и с губной гармошкой — губошлепый мальчишка, несчастный исполнитель чужой и злой воли. И опять — ни плен, ни жизнь на чужой земле и на чужом языке не сделают его несчастным. Счастливым станет он, благодаря Полине, двум ее мальчикам и двум их общим девочкам. И третья мелодия войдет-вплетется в ткань спектакля — Франц Карлович споет Полине «Лили Марлен». То есть петь будет пластинка, он только переведет слова. И всех, кто не знает немецкого языка, перевод потрясет. Лили Марлен окажется не легкомысленной песенкой, а пронзительно-нежной песней любви: «Шел дождь. Обе наши тени сливались в одну. Поэтому было видно, как мы любим друг друга. Все должны увидеть нас под этим фонарем, как это когда-то было, Лили Марлен, как это когда-то было».

Вот и все, что сделал Петр Фоменко. Он перевел прозу на язык театральной поэзии, одну из самых страшных страниц русской истории (войну) на язык любви, рассказ о смерти на язык религии, которая гласит, что душа бессмертна, а вослед распятию следует воскрешение. Трудно сказать, где же находится эта абсолютно счастливая деревня. Может быть, не на нашей грешной земле, а в воспоминаниях людей, качающихся на небесных гамаках.

В версии Петра Фоменко «Одна абсолютно счастливая деревня» Бориса Вахтина напоминает великую пьесу Торнтона Уайлдера «Наш городок». В ее первой части описывается жизнь маленького американского местечка, в ее второй — разговоры покойников на кладбище. Они только и делают, что вспоминают своих оставшихся жить друзей и родных, обсуждают вполне земные проблемы. Но то, что на этом свете воспринималось бедой, драмой, трагедией, несчастьем, на том — кажется чем-то уютным, милым, светлым и почти сказочным. Так вышло и у Петра Фоменко. Российская деревня кисти импрессионистов или примитивистов, написанная влажными, чувственными, яркими свободными мазками. И это, возможно, единственный спектакль современной России, в котором нет ни слова о вере и Боге, но который хочется назвать христианским, потому что в нем разлита Любовь.