Борхес звучит как Босх. А перед глазами стоит ‘Инка’.

Мне приснился сон: томик Борхеса с закладкой где-то посередине. Открываю книгу на этом месте, и ещё не прочитанная половина начинает разрастаться до бесконечности. Через несколько дней я добралась до миниатюры ‘Книга Песка’ - можно сказать, что рассказ совпадал с моим сном. Его сборник действительно как ‘Книга Песка’. Или как Заир.

У Борхеса глубокое понимание сна. Если объяснять его образно, то принцип сна - тот же, что Фунес, чудо памяти . Это очень похоже на описание Даниилом Андреевым состояния, когда у человека открывается внутренне зрение и слух одновременно. То есть если представлять принцип сна схематично, то принимающий объект - зеркало, в котором отражается чья-то мысль, события давно минувших дней, веков, - одним словом, чужая жизнь. Но может, и для того, другого, бывшего, она так же чужая. В общем, нас как бы не существует. В том смысле, что я, блуждая по вечном лабиринту Борхеса, вполне могу выдать себя за него, Борхеса, - точно так же, как он мог писать о себе в третьем лице: ‘я и Борхес’ . Намеренно опускаю разветвлённости, ибо в отдельности они лишь частное, а вот все вместе (хотят они этого или не хотят) они складываются в одно целое: именно, что сны - это другая реальность, может быть, более реальная, чем эта. Говорит ли Борхес что-нибудь новое? Едва ли. Он увлекает нас в лабиринт своего интеллекта, не без юмора оброняя меж страниц: ‘Лабиринт делается для того, чтобы запутать человека’ . Этот образ преследует его с самого детства, яркий и мрачный одновременно. Лабиринт принимает различные виды: от ловушки для Абенхакана эль Бохари до образа Вавилонской библиотеки или схемы философской книги ‘Сад расходящихся тропок’ . В этом лабиринте, только в нём возможно понять двойственность мира, а точнее соединения героя и предателя в одном лице; или мотивы убийства, ни в одном из которых не сквозит вопроса, кто дал мне право лишить того или иного человека жизни. Фабула рассказа ‘Злодейка’ , может, и напоминает Рогожина, Мышкина и Настасью Филипповну, но у меня, правда, такой ассоциации не возникло… Мышкин метался между двумя женщинами, да и вряд ли вообще у него мог быть конфликт с Рогожиным, если и был, то он отличается от конфликта братьев Нильсенов… Ну хорошо, пусть это будет частностью. Хоть Мышкин и вызывал в Настасье Филипповне только возвышенные чувства, этого достаточно, чтобы убить из ревности… точнее убить, чтобы больше не делить любимый предмет. Именно это потрясло меня, а вовсе не параллель с Достоевским. Мужчины ушли от братоубийства, убив женщину, которую никак не могли поделить, и которая всё-таки одному отдавала предпочтение и не могла этого скрыть, хотя безропотно подчинялась обоим. Интересно, как бы в такой ситуации поступили женщины? И жизнь, и произведения искусства дают нам такие неожиданные разрешения конфликта. Это либо жизнь втроём, либо конфликт (что бывает чаще). Благородный уход третьего лишнего - это для очень сильных людей. Потому что жизнь втроём - только гуманность, которая на самом деле дробит любовь, хотя (безусловно) требует определённого мужества. Но что касается рассказа ‘Злодейка’ , здесь без всяких прикрас показано положение женщины в мире мужчин: ‘…она была вещью… Жестокие нравы предместий не позволяли мужчине признаваться, даже себе самому, что женщина может в нём вызывать что-то иное, чем просто желание обладать ею…’ Может быть, из отношений между мужчиной и женщиной и проистекает вообще вся двойственность этого мира? Точнее двойственность всех других отношений в мире - следствие или отражение Великой Двойственности ‘Мужчина-Женщина’? Мало кто из мужчин обращает свой тренированный ум на эту проблему. Точнее, объясняют они эту проблему двойственности иначе. Хотя если посмотреть на первые страницы Библии , она с этого и начинается… ‘И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их’ (Быт. 1-27). Но здесь речь идёт о мужчине и женщине как об одном человек, едином существе. А вот во второй главе Бытия читаем совершенно противоположное: ‘И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою (Быт. 2-7)… И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному; сотворим ему помощника, соответственного ему (Быт. 2-10)*…
_____

* В другом переводе: ‘помощника супротив него’ , что меняет смысл сказанного.
_____

И навёл Господь Бог на человека крепкий сон; и когда он уснул, взял одно из рёбр его, и закрыл то место плотию (Быт. 2-21). И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привёл её к человеку (Быт. 2-22). И сказал человек: вот это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа (Быт. 2-23). Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть (Быт. 2-24). И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились’ (Быт. 2-25).
Во второй главе Бытия человек - это уже только мужчина. И сотворён он из праха земного, а не образу и подобию Божию… И это странное противоречие, с которого начинается Библия , как будто бы особо никого не смущает. А из двух сотворений человека в ходу второе, где особо подчёркивается, что жена - всего лишь мужнино ребро. Уничижительный акцент, однако, не уместен. Ребро как-никак твоё собственное, от тебя отломанное. Часть тебя. Тоже намёк на единство, мужским умом отвергаемое. Они даже ещё бессмертны, Адам и жена его. До грехопадения, которое окончательно запутывает нас в наших поисках истины.

В статье ‘Каббала’ Борхес рассматривает лишь Адама Кадмона - как человека-архетипа, которого образуют десять эманаций (сефирот) Эн-Софа. Адам Кадмон находится на небесах, а мы - лишь его отражение. Кроме того, сам Адам К., состоящий из десяти эманаций вечного существа, также излучает четыре мира, третий из которых наш, а четвёртый - ад. Если задаваться вопросом о творении этого мира, то Борхес описывает согласно Каббале целую башню эманаций Бога (365). Последняя из них - Бог по имени Иегова, который и создаёт этот мир, полный ошибок, ужаса, грехов, физической боли, чувства вины, полный преступлений. И Борхес делает вывод: Божественность идёт на убыль, и Иегова создаёт мир, склонный к ошибкам. Ничего подобного мы не найдём у еврейского экзистенциалиста Андре Неера, который вообще рассматривает лишь отношения еврейского народа с Богом, впадая в крайности, пусть даже весьма изысканные. Неер трактует Каббалу иначе: 26 неудачных попыток - и, наконец, наш мир составился из хаотического нагромождения осколков несостоявшихся миров. Над загадкой этой драмы и бьются каббалисты как умеют, напрягая свой мистический ум. Иногда, впрочем, кажется, что напрягать нам всем нечего.

Борхес так же противоречив, как любой в этом двойственном мире. Но в отличие от пражского раввина Махарала Борхес не обращает внимания на вторую букву еврейского алфавита ‘бет’ - признак двойственности и разрыва, с которой начинается Библия . В "алефе" Борхеса двойственность не двоится, но сливается в единое (а главное - живое) целое. Повинуясь древнему магическому чутью, он вспоминает, что прозрение в прошлое равнозначно способности провидения будущего. И то, что мы называем памятью, не есть чисто механическое запоминание интеллектуального свойства… Забыл и вспомнил. Вспомнил - забыл… Жизнь парализованного Фунеса, прозревшего в прошлое и будущее одновременно (вследствие травмы) гораздо богаче, счастливее, блаженнее жизни нормального человека с руками и ногами, видящего и слышащего как будто… Но только как будто. Фунес, таким образом, бессмертный, хотя со стороны кажется, что жизнь его пуста. А может, даже страшна и ужасна. Лежит, неподвижный, в своей лачуге, света белого, людей не видит, ни с кем не общается… Пожалеть беднягу… Борхес сам говорит так о своей слепоте: люди добры к слепым. А оказывается, что мир слепых ярче, чем у зрячих. Вспомнить ту же Вангу. Ослепла в результате травмы. И получила способность видеть - не смотреть, а видеть. Не знаю, насколько легенда соответствует действительности, но одно её высказывание заинтересовало меня: ‘Иисус Христос - это огромный огненный шар’ . В ‘Сфере Паскаля’ Борхес проводит философские параллели (включая цитату из Соломона ‘Небо и небо небес не вмещают Тебя’ ) о Боге как образе вечной сферы, ‘центр которой находится везде, а окружность нигде’ . Насколько она умопостигаема, трудно сказать. Вряд ли крестьянка Ванга додумалась до этого интеллектуальным путём. Значит, лучше сказать, что истина постижима, но каждый открывает её по-своему. Слово, вмещающее в себя всё, оказывается у каждого своим и всё одним и тем же (‘УНДР’, ‘Письмена Бога’ ). Бессмертие связано с одним словом или с одной буквой. И потому имеет значение ‘алеф’ Борхеса и ‘бет’ Махарала. ‘Алеф’ Борхеса выводит из тупиков интеллектуального лабиринта, во всяком случае, даёт надежду. ‘Бет’ Махарала гораздо мрачнее: мы помещены в неудачно сотворённый мир и выход у нас один (т.е. спасение) - соблюдение Моисеевой Торы, её повелений. Вот здесь ‘бет’ Махарала совпадает с ‘алеф’ Борхеса: ‘Десять заповедей’ начинаются с буквы ‘алеф’ . Но мистические познания могут сыграть с человеком злую шутку, как с инспектором Эриком Лёнроттом. Его смерть - лишнее подтверждение грибоедовской ‘горе от ума’ . Это произведение, подносимое в школе как шедевр русской литературы, считается слабым литературным опусом (кажется, у Вл. Соловьёва). Может, оно и не имеет особой эстетической и художественной ценности, но мысль, что от ума одно горе, верна и, к сожалению, никакого оптимизма на сей счёт не оставляет, этим самым как бы намекая и на вредность книги. Но Борхес, конечно, так не считает. Иначе не стал бы излагать на бумаге свои, а точнее пробегающие через него мысли. И не мечтал бы о месте директора Национальной библиотеки (или Вавилонской?). О нём можно было сказать, перефразировав Андрея Платонова, что мысль была невестой Борхесу. (Кстати, Борхес и Платонов одного года рождения - 1899). У них и литературные заметки во многом перекликаются. А именно: отличаются самостоятельностью оценок, живостью, неожиданностью суждений. У Борхеса есть ещё такое редкое качество, как лаконичность. И проистекает оно не от энциклопедии или энциклопедичности, а от Слова, которое вмещает в себя всё остальное. Наверно только такой человек может понять весь абсурд обязательного чтения. Если бы школьные учителя или университетские профессора гоняли мысль по извилинам своего мозга с таким же усердием, как Борхес, может, их тоже осенило бы: читать нужно только то, что интересно. Хоть ничто реально и не существует, но всё же не стоит тратить время на то, что тебе не нужно. Красота литературных оценок Борхеса ещё и в том, что великие люди разных стран и времён естественным образом предстают у него как некая единая духовная семья, в которой религиозные, эстетические, философские частности не противоречат, а подтверждают друг друга.

В его принятии судьбы, а вместе с ней в его проповеди смирения нет ничего фаталистического. Несчастье - не совсем несчастье. Скрытое благословение. Для него буква ‘бет’ признак не двойственности и разрыва, а благословения*: ‘Текст не может начинаться с буквы, которая соответствует проклятью’.
_____

* Опять двойственность; оправдание зла как условия добра.
Путь смирения заканчивается озарением.
_____

И слепота, чужая и собственная (!), - как образ жизни, бедствие, которое становится орудием; наконец, слепота - утверждение божественное и теологическое: ‘Писатель - или любой другой человек - должен воспринимать случившееся с ним как орудие; всё, что ни выпадает ему, может послужить его цели, и в случае с художником это ещё ощутимее. Всё, что ни происходит с ним: унижения, обиды, неудачи - всё даётся ему как глина, как материал для его искусства, который должен быть использован. Это даётся нам, чтобы мы преобразились, чтобы из бедственных обстоятельств собственной жизни создали вечное или притязающее на то, чтобы быть вечным. Если так думает слепой - он спасён. Слепота - это дар’ . Борхес как будто сомневается в своём мужестве, видимо, зная о минутах своей слабости. Но вышесказанное - не просто слова, они подтверждены делом, точнее, венчают уже сделанное в этой слепоте. И пусть действие считается бессмысленным в свете философских глубин Востока (созерцательности буддизма или китайского недеяния у-вэй ), но Борхеса можно назвать сильным человеком, редким интеллектуалом, который так просто сказал, между прочим: ‘Жить без любви, я думаю, невозможно, к счастью, невозможно для любого из нас’ .

Версия предательства Иуды по Нильсу Рунебергу не кажется мне абсурдной точно так же, как и странная, даже страшная мысль о том, что история Карла, короля рок-н-ролла, рассказанная Юрой Наумовым, читается как ‘Форма сабли’ или ‘Абенхакан эль Бохари, погибший в своём лабиринте’ . Обычно поклонники вольно или невольно отождествляют Наумова с Карлом. Но он не Карл…Что касается Иисуса Христа и Иуды, то в их отношения с ограниченным сознанием лучше не влезать. Их так же невозможно уяснить, как и вочеловечение Сына, как непорочное зачатие. Версия Нильса Рунеберга опрокидывает ясновидение Даниила Андреева или, наоборот, они друг друга подтверждают? То, что они дают нам увидеть, во многом совпадает. Кроме одного. Андреев чётко разделяет добро и зло. У него нет двойственности. У Борхеса она есть. Может быть, поэтому он не считает Данте визионером. Да, согласна, что видение мимолётно. Но эта мимолётность тоже относительна. Нередко видение может преследовать до тех пор, пока художник не воплотит его на бумаге, холсте или ещё как-то. Есть разница между фантазией и видением, как есть разница между снами, навеянными впечатлениями дня, и снами пророческими, мистическими. А в снах Борхес ориентируется. И потому язык не поворачивается сказать, что Борхес сам не был визионером, после его замечательных строк: ‘Спустя годы Данте умирал в Равенне, столь же оболганный и одинокий, как и любой другой человек. Господь явился ему во сне и посвятил в тайное предназначение его жизни и труда; Данте, поражённый, узнал, наконец, кем и чем он был на самом деле, и благословил свои невзгоды. Молва гласит, что, проснувшись, он почувствовал, что приобрёл и утратил нечто безмерное, чего уже не вернуть и что даже от понимания ускользает, ибо законы бытия непостижимы для бесхитростных людей’ .

Впрочем, главного-то Борхес и не сказал. Да и едва ли это возможно.

Х.Л. Борхес не написал ни одного романа, и, наверное, это даже хорошо. Я с трудом себе представляю, что Борхес мог бы сделать на пространстве романа, если даже в тесном помещении рассказа он умудряется строить настоящие лабиринты. Лабиринты, изобилующие как явными развилками (иногда фальшивыми, как и его цитаты), так и потайными ходами. Впрочем, применительно к Борхесу никогда не знаешь: может быть именно фальшивый коридор и ведет к центру лабиринта. Герои рассказов с одной стороны также бродят по этому лабиринту, но с другой - они его часть, его комнаты и залы. И как путешественник то и дело принимает одну и ту же комнату за разные, так и читатель вдруг обнаруживает, что разные казалось бы герои на самом деле являются одним и тем же персонажем (просто мы входим из другого коридора).
Особенность "лабиринтостроения по Борхесу" в том, что труднее всего приходится искушенному читателю, которому видны если не все, то большинство развилок и потайных ходов. Читатель же неискушенный проходит мимо, для него и лабиринта-то как такового нет: вошел... ррраз и оказался с другой стороны входа с чувством недоумения и смутным ощущением, что что-то пропустил. Впрочем, ощущение, что вы что-то пропустили вам почти что гарантировано, ведь обойти весь лабиринт чертовски сложно, а оказавшись в центре можно обнаружить, что это всего лишь очередная комната, так похожая на все предыдущие. И ничего удивительного в этом нет, ведь кто поручится, что читатель начинает свой путь именно от входа, а не из центра, или вообще из произвольного места лабиринта. Последнее предположение наиболее вероятно, так как вся «вселенная – лабиринт уже существующий».

PS Современные издатели Борхеса как-то вольно относятся к содержанию сборников. Лично я читал те рассказы, которые входят в авторский сборник под названием «Алеф». Может это и несущественно, однако…

Как увидеть Алеф

Литература- это управляемое сновидение.
Х.Л.Борхес
Алеф-"это место, в котором, не смешиваясь, находятся все места земного шара, и видишь их там со всех сторон",в Алефе совмещены время и пространство, здесь можно увидеть сразу всех, живших когда-то на Земле в реальности или только в воображении, в общем, это место очень похожее на этот сборник.
Но Алеф можно увидеть только с одной определенной точки(герой рассказа находит ее у себя в подвале),и где же нам найти ее, чтобы разглядеть этот странный мир Борхеса, мир, где фантазии реальны, а реальность фантастична?

В рассказах с умопомрачающей быстротой сменяются времена и герои, они насыщены смутно узнаваемыми цитатами, которые вроде бы принадлежат известным личностям, но которых они на самом деле никогда не произносили, а вот то, что говорит нам автор как бы от себя, вдруг оказывается точной цитатой кого-то из великих. Странные образы, догматы разных религий, литературные и исторические персонажи- все это постепенно затягивает в омут, в котором одни вопросы и нет ответов, из которого, кажется, уже не выберешься, и думаешь- да ведь жизни не хватит чтобы со всем этим разобраться и все понять, и недоумеваешь -откуда набрал Борхес все эти факты и цитаты, как смог он прочитать всю эту уйму трудов и писателей.
Вот только чем дальше читаешь, тем все больше сомневаешься - да действительно ли все это реально или автор просто рассказывает нам свои сны?

Во сне ведь запросто можно обсудить с Гомером "Одиссею",пусть даже никогда ее не читал, а только о ней слышал, там не важно, кто автор цитаты, и странные события и герои не вызывают удивления, а кажутся вполне обыденными. Недаром ведь Борхес сказал, что литература - это "управляемое сновидение" и если относиться к его рассказам, как к снам, то все сразу встает на свои места. Во сне не бывает строгого разделения на время и пространство, но при этом сны -отражение реальной жизни (а может быть реальная жизнь - отражение снов).

Поэтому, с одной стороны, пытаться объяснить Борхеса - все равно, что заниматься толкованием снов.
Вроде бы дело не очень хитрое - и сонников много, и толкуют все кому не лень, и даже что-то где-то сбывается, но полной ясности все равно нет и один и тот же образ, приснившийся двум разным людям может означать совершенно разные вещи. Но, с другой стороны, поговорить о его рассказах тянет просто нестерпимо, сны ведь порой могут рассказать о нас так много, это такой таинственный, интересный и увлекательный мир.

Так что там снилось Борхесу? Вот два богослова, Аврелиан и Иоанн, ведут бой с ересью, при этом каждый претендует на роль главного бойца и находясь по одну сторону -они непримиримые враги. Аврелиан ловко отправляет соперника на костер, но избавившись от него чувствует не радость от победы, а внезапную пустоту, как будто лишился чего-то очень важного и умирает в конце - концов смертью соперника, чтобы в беседе с Богом узнать, что тот принимает их с Иоанном за одного человека. О чем это - о бессмысленности вражды, о том, что мы порой всю жизнь не знаем свое истинное лицо, а может, по предположению одного из читателей, это о соперничестве Эко и Борхеса,и однажды, перечитав свои романы, Эко поймет, что он- Борхес.И все эти предположения равновероятны, пусть в реальности Эко не может быть Борхесом, но мы-то с вами во сне, а один из афоризмов Борхеса гласит, что "каждый автор сам создает своих предшественников" .И, кстати, если бы "Имя Розы" писал Борхес, это был бы,конечно, рассказ.

А вот еще один сон, в котором герой страстно желает увидеть бессмертных, но обнаружив их узнает,что они превратились не во всезнающих мудрецов, а в ко всему равнодушных, не испытывающих никаких эмоций дикарей. И страстно желают лишь одного - найти реку, воды которой снова сделают их смертными. Это о том, что мы часто не знаем, куда нас приведут наши желания или о том, что ценим только то, что можем потерять,а может суть - в еще одном афоризме Борхеса- "чтобы быть свободным от заблуждения, надо побывать у него в плену" ?

Возможно и не стоит пытаться анализировать - надо просто посмотреть эти странные, яркие, необычные сновидения, прочитать эти точные, меткие афоризмы - неважно, выдумал ли Борхес их сам или позаимствовал у кого-то.И тогда, в одном из своих снов, вы, возможно, обнаружите Борхеса, который расскажет вам как увидеть этот самый Алеф.

Но если, несмотря на все ваши усилия, вам снится не Борхес, а Пальма-де-Майорка, не огорчайтесь - всегда есть вероятность, что Алеф виден именно оттуда.

О лабиринтах рукотворных и нерукотворных

Что бы получилось, если бы Маркес писал короткие рассказы? Сложно сказать. Магический реализм Борхеса вполне узнаваем, тоже Южная Америка, индейцы, гражданские войны, но... У каждого из авторов чувствуется строгая географическая привязка к родине - у Маркеса это Колумбия, а у Борхеса - Аргентина и Уругвай. Явно проглядывает и различие в политических взглядах - Маркес явный "левак", его герои - борцы-революционеры, при всей их сложности и неоднозначности. А вот стоит прочесть "Немецкий реквием" Борхеса, и понимаешь, что автор очень неравнодушен правым идеям. Даже ультраправым... Но оставим внелитературные различия.
Магический реализм Маркеса тяготеет к фэнтези, необычное, сказочное в его романах бродит по улице, сойдя со страниц сказок, с уст сказителей древних легенд, да и не очень древних. А вот Борхесов магический реализм ближе научной фантастике. Здесь и эксперименты со временем, и с пространством, чего не найдёшь у Маркеса. Здесь и античный мир, и исламский восток, и раннее средневековье. И лабиринты... Каждый рассказ Борхеса - это лабиринт, который необходимо пройти, чтобы найти отгадку. Борхес очень часто пользуется приёмами детективного жанра, опять же для поиска разгадки. И дойдя до конца лабиринта, кому-то суждено найти ответ на важный вопрос. А кому-то и нет. Ведь очень часто ответ оказывается далеко не таким, каким его хочется видеть. И нередко герой переходит в стан своих врагов, и сражается с такой твёрдостью, какой не было в стане друзей. Просто иногда приходится понять, что твоё место - по ту сторону баррикад.
Но самые главные лабиринты - нерукотворные. Если один царь сумел выбраться из рукотворного лабиринта, то другой не смог покинуть нерукотворного - пустыни. И попытка восстановить лабиринт в Городе Бессмертных привела к явной глупости... Нерукотворные-то лабиринты куда сложнее и логичнее.