Дмитрий Сергеевич Лихачёв (1906-1999) — советский и российский филолог, культуролог, искусствовед, академик РАН (АН СССР до 1991 года). Председатель правления Российского (Советского до 1991 года) фонда культуры (1986-1993). Автор фундаментальных трудов, посвящённых истории русской литературы (главным образом древнерусской) и русской культуры. Ниже размещена его заметка "О науке и ненауке". Текст приводится по изданию: Лихачев Д. Заметки о русском. — М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2014.

Вокруг разговоров об интеллигентности

Образованность нельзя смешивать с интеллигентностью. Образованность живет старым содержанием, интеллигентность — созданием нового и осознанием старого как нового. Больше того... Лишите человека всех его знаний, образованности, лишите его самой памяти, но если при всем этом он сохранит восприимчивость к интеллектуальным ценностям, любовь к приобретению знаний, интерес к истории, вкус в искусстве, уважение к культуре прошлого, навыки воспитанного человека, ответственность в решении нравственных вопросов и богатство и точность своего языка — разговорного и письменного — вот это и будет интеллигентность. Конечно, образованность нельзя смешивать с интеллигентностью, но для интеллигентности человека огромное значение имеет именно образованность. Чем интеллигентнее человек, тем больше его тяга к образованности. И вот тут обращает на себя внимание одна важная особенность образованности: чем больше знаний у человека, тем легче ему приобретать новые. Новые знания легко «укладываются» в запас старых, запоминаются, находят себе свое место.

Приведу первые пришедшие на память примеры. В двадцатые годы я был знаком с художницей Ксенией Половцевой. Меня поражали ее знакомства со многими известными людьми начала века. Я знал, что Половцевы были богачами, но если бы я чуть больше был знаком с историей этой семьи, с феноменальной историей ее богатств, — сколько интересного и важного я мог бы от нее узнать. У меня была бы готовая «упаковка», чтобы узнавать и запоминать. Или пример того же времени. В двадцатые годы у нас была библиотека редчайших книг, принадлежавших И.И. Ионову. Я об этом как-то писал. Сколько новых знаний о книгах я мог бы приобрести, если бы в те времена я знал о книгах хотя бы немного больше. Чем больше знает человек, тем легче он приобретает новые знания. Думают, что знания толкутся и круг знаний ограничен какими-то объемами памяти. Совсем напротив: чем больше знаний у человека, тем легче приобретаются новые. Способность к приобретению знаний — это тоже интеллигентность.

А кроме того, интеллигент — это человек «особой складки»: терпимый, легкий в интеллектуальной сфере общения, не подверженный предрассудкам — в том числе шовинистического характера. Многие думают, что раз приобретенная интеллигентность затем остается на всю жизнь. Заблуждение! Огонек интеллигентности надо поддерживать. Читать, и читать с выбором: чтение — главный, хотя и не единственный, воспитатель интеллигентности и главное ее «топливо». «Не угашайте духа!» Изучить десятый иностранный язык гораздо легче, чем третий, а третий легче, чем первый. Способность приобретать знания и самый интерес к знаниям растут в каждом отдельном человеке в геометрической прогрессии. К сожалению, в обществе в целом общая образованность падает и место интеллигентности заступает полуинтеллигентность.

Воображаемый разговор «впрямую» с моим воображаемым противником-академиком в гостиной «Узкого». Он: «Вы превозносите интеллигентность, а сам в своей встрече, передававшейся по телевидению, отказались точно определить — что это такое». Я: «Да, но я могу показать, что такое полуинтеллигентность. Вы часто бываете в „Узком“?» Он: «Часто». Я: «Пожалуйста, скажите: кто художники этих картин XVIII века?» Он: «Нет, этого я не знаю». Я: «Конечно, это трудно. Ну а какие сюжеты этих картин? Ведь это легко». Он: «Нет, не знаю: какая-нибудь мифология». Я: «Вот это отсутствие интереса к окружающим культурным ценностям и есть неинтеллигентность».

Непосредственность культуры и культура непосредственно сти. Культура всегда искренна. Она искренна в самовыражении. И человек культурный не притворяется чем-то и кем-то, разве только тогда, когда притворство входит в задание искусства (театрального, например, но и в нем должна быть своя непосредственность). Вместе с тем непосредственность и искренность должны обладать своего рода культурой, не превращаться в цинизм, в выворачивание себя наизнанку перед зрителем, слушателем, читателем. Всякого рода произведение искусства делается для других, но истинный художник в творчестве как бы забывает об этих «других». Он «царь» и «живет один». Одно из самых ценных человеческих качеств — индивидуальность. Она приобретается от рождения, «дается судьбой» и развивается искренностью: быть самим собой во всем — от выбора профессии до манеры говорить и до походки. Искренность может быть в себе воспитана.

Письмо к Н.В. Мордюковой

Глубокоуважаемая Нонна Викторовна!
Простите, что пишу Вам на машинке: очень испортился почерк. Ваше письмо доставило мне большую радость. Хоть я и получил много писем, но получить письмо от Вас значило для меня очень многое. Это и признание того, что я мог держаться на сцене! И действительно, со мной произошло чудо. Я вышел на сцену совсем усталый: ночь в поезде, потом отлеживался в гостинице, случайная еда, приезд в Останкино за полтора часа для переговоров, установки света; а мне 80, и полгода в больнице перед тем. Но через пятнадцать минут зал меня «подкормил». Куда девалась усталость. Голос, перед тем совсем севший, вдруг выдержал — три с половиной часа говорения! (В передаче осталось полтора.) Как я почувствовал расположение зала — не пойму. Теперь о «блошках». Это не «блошки», а самое важное. И как Вы ухватили это самое важное?!

Во-первых, об интеллигентности. Я сознательно пропустил ответ на вопрос: «Что такое интеллигентность?» Дело в том, что у меня по ленинградскому телевидению была передача из Дворца молодежи (тоже полтора часа), и я там говорил много об интеллигентности. Эту передачу смотрели московские работники ТВ, по-видимому, именно они повторили этот вопрос, а я не захотел повторяться, имея в виду, что московскую передачу будут смотреть и в Ленинграде те же зрители. Повторяться нельзя — это душевная бедность. Школьником я был на Севере у поморов. Они поразили меня своей интеллигентностью, особой народной культурой, культурой народного языка, особой рукописной грамотностью (старообрядцы), этикетом приема гостей, этикетом еды, культурой работы, деликатностью и пр., и пр. Не нахожу слов, чтобы описать мой восторг перед ними. Хуже получилось с крестьянами бывших Орловской и Тульской губерний: там забитость и неграмотность от крепостного права, нужды.

А поморы обладали чувством собственного достоинства. Они размышляли. До сих пор помню рассказ и восхищение главы семьи, крепкого помора, о море, удивление морем (отношение как к живому существу). Убежден: был бы Толстой среди них, общение и доверие установились бы сразу. Поморы были не просто интеллигентные — они были мудрые. И никто из них не захотел бы переселиться в Петербург. Но когда Петр брал их в матросы — они обеспечили ему все его морские победы. И побеждали на Средиземном, Черном, Адриатическом, Азовском, Каспийском, Эгейском, Балтийском... — весь XVIII век! Север был страной сплошной грамотности, а записывали их неграмотными, так как они (северяне в целом) отказывались читать гражданскую печать. Благодаря высокой культуре они сохранили и фольклор. А ненавидят интеллигентов полуинтеллигенты, которые очень хотят быть полными интеллигентами.

Полуинтеллигенты — это самая страшная категория людей. Они воображают, что все знают, обо всем могут судить, могут распоряжаться, вершить судьбами и пр. Они никого не спрашивают, не советуются, не слушают (глухи и морально). Для них все просто. Настоящий же интеллигент знает цену своим «знаниям». Это у него основное «знание». Отсюда его уважение к другим, осторожность, деликатность, осмотрительность в решении судеб других и крепкая воля в отстаивании нравственных принципов (стучит кулаком по столу только человек со слабыми нервами, неуверенный в своей правоте).

Теперь о неприязни Толстого к аристократам. Здесь я плохо объяснил. У Толстого была во всех его писаниях «стыдливость формы», нелюбовь к внешнему лоску, к Вронским. Но он был истинным аристократом духа. То же Достоевский. Он ненавидел самую форму аристократизма. Но Мышкина сделал князем. Князем называет и Грушенька Алешу Карамазова. В них есть аристократизм духа. Лощеная, законченная форма ненавидима русскими писателями. Даже у Пушкина поэзия стремится к простой прозе — простой, краткой, без украс. Флоберы не в русском стиле. Но это тема большая. Об этом у меня немного есть в книжке «Литература — реальность — литература». Интересно: Толстой не любил оперу, а признавал кинематограф. Цените! В кинематографе больше жизненной простоты и правды. Вас бы Толстой очень признал. Вы были бы этому рады? И я не путаю роль с актером. Уже из Вашего письма и из Вашего понимания ролей для меня ясно: Вы одарены внутренним аристократизмом и интеллигентностью.

Спасибо!
Ваш Д. Лихачев.

Нация, которая не ценит интеллигентности, обречена на гибель. Люди, стоящие на низших уровнях социального и культурного развития, имеют такой же мозг, что и люди, окончившие Оксфорд или Кембридж. Но он «не загружен» полностью. Задача состоит в том, чтобы дать полную возможность культурного развития всем людям. Не оставлять у людей «незанятого» мозга. Ибо пороки, преступления таятся именно в этой части мозга. И потому еще, что смысл человеческого существования в культурном творчестве всех. Прогресс часто состоит в дифференциации и спецификации внутри какого-то явления (живого организма, культуры, экономической системы и пр.). Чем выше на ступенях прогресса стоит организм или система, тем выше и объединяющее их начало. В высших организмах объединяющим началом является нервная система. То же самое и в культурных организмах — объединяющим началом являются высшие формы культуры. Объединяющее начало русской культуры — это Пушкин, Лермонтов, Державин, Достоевский, Толстой, Глинка, Мусоргский и т. д. Но захватываются не только люди, гении, но и гениальные произведения (особенно важно это для древнерусской культуры).

Вопрос состоит в том, каким образом высшие формы могут возникнуть из низших. Ведь чем выше явление, тем меньше в нем элементов случайности. Система из бессистемности? Уровни законов: физический, выше физического — биологический, еще выше — социологический, самый высокий — культурный. Основа всего — в первых ступенях, объединяющая сила — в культурном уровне. История русской интеллигенции есть история русской мысли. Но не всякой мысли! Интеллигенция есть еще и категория нравственная. Вряд ли кто включит в историю русской интеллигенции Победоносцева, Константина Леонтьева. Но в историю русской мысли хотя бы Леонтьева включать надо. Русской интеллигенции свойственны и определенные убеждения. И прежде всего: она никогда не была националистической и не имела ощущения своего превосходства над «простым народом», над «населением» (в его современном оттенке значения).

Личное дело

Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906—1999) родился в Санкт-Петербурге. Его отец Сергей Михайлович Лихачев был сыном церковного старосты, работал инженером в Главном управлении почт и телеграфов. Мать Вера Семеновна была из семьи купцов-единоверцев (умеренных старообрядцев).

С 1914 по 1917 год Лихачев учился сначала в гимназии императорского Человеколюбивого общества, затем в гимназии и реальном училище Карла Мая. В 1917 году, когда рабочие электростанции в Первой государственной типографии выбрали отца Лихачева своим заведующим, семья переехала на казенную квартиру, и Дмитрий продолжил образование в Советской трудовой школе имени Лентовской.

В 1923 году поступил на факультет общественных наук в Ленинградский университет. Здесь он занимался на этнолого-лингвистическом отделении, одновременно в романо-германской и славяно-русской секциях.

В 1928 году написал две дипломные работы: одну о Шекспире в России в конце XVIII — начале XIX века, другую — о повестях, посвященных патриарху Никону.

В феврале 1928 года Лихачев был арестован и осужден на пять лет за контрреволюционную деятельность — участие в студенческом кружке «Космическая академия наук». Кружки были обычным явлением студенческой жизни, «Космическая академия наук» была создана для занятий «веселой наукой», ибо, как писал Лихачев, «сама по себе наука, требующая полной отдачи своего времени и душевных сил, не должна быть скучной и однообразной». «Академия» заинтересовала чекистов после того как один из студентов в честь ее первого года прислал поздравительную телеграмму якобы от папы Римского.

Несмотря на то, что из-за ареста Лихачев не окончил курс, руководство университета выдало его родителям диплом — все требования учебного плана студент выполнил.

В 1928—1931 годах Лихачев отбывал срок в Соловецком лагере: был пильщиком дров, грузчиком, электромонтером, ухаживал за коровами. Во время заключения в журнале «Соловецкие острова» вышла его первая научная работа — «Картежные игры уголовников».

В 1931 году был вывезен с Соловков на строительство Беломоро-Балтийского канала, был там счетным работником, затем железнодорожным диспетчером. Там Лихачев получил звание «Ударник ББК», благодаря чему вышел на свободу на полгода раньше срока — летом 1932 года.

Освободившись, вернулся в Ленинград, работал литературным редактором в Издательстве социально-экономической литературы (Соцэкгизе). В 1934 году поступил на должность ученого корректора в издательство Академии наук СССР.

С 1938 года Лихачев работал в Пушкинском доме — Институте русской литературы (ИРЛИ АН СССР). Начинал младшим научным сотрудником, в 1948 году стал членом ученого совета, в 1954 году получил должность заведующего сектором, а в 1986 году был назначен завотделом древнерусской литературы.

Во время блокады до июня 1942 года находился с семьей в Ленинграде, откуда по «Дороге жизни» был эвакуирован в Казань. В том же 1942 году за самоотверженный труд в осажденном городе получил медаль «За оборону Ленинграда».

С 1946 года помимо работы в Пушкинском доме Лихачев преподавал в Ленинградском государственном университете, в 1951 году стал профессором вуза. Он читал спецкурсы для историков: «История русского летописания», «История культуры Древней Руси» и другие.

Главные научные работы Лихачева были посвящены культуре, языку и традициям Древнерусского государства. Он издал книги «Национальное самосознание Древней Руси» (1945), «Русские летописи и их культурно-историческое значение» (1947), «Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого» (1962), «Поэтика древнерусской литературы» (1967) и многие другие.

Лихачев подробно исследовал «Повесть временных лет» и «Слово о полку Игореве». Оба этих памятника древнерусской литературы он перевел на современный русский язык и выпустил в 1950 году, снабдив подробными комментариями.

В 1953 году Лихачев был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР, с 1970-го стал академиком АН СССР.

Лихачев активно призывал к сохранению культурных памятников Санкт-Петербурга и других российских, а также украинских городов. Он, в частности, отстоял Невский проспект от того, чтобы его «осовременить», полностью остеклив первые этажи домов, убедил власти отказаться и от строительства башни «Петр Великий» на Васильевском острове.

Дмитрий Лихачев умер в Боткинской больнице 30 сентября 1999 года, похоронен на кладбище в Комарово.

Чем знаменит

Выдающийся русский мыслитель и учёный Дмитрий Лихачев получил всемирное признание как автор обширных фундаментальных исследований в различных сферах русской культуры и филологии - от ранней славянской письменности до наших дней. Лихачев является автором около 500 научных и 600 публицистических трудов, посвященных главным образом литературе и культуре Древней Руси. Популяризатор науки, издавший «Повесть временных лет», «Слово о полку Игореве» и другие памятники литературы с научным комментарием.

В 1986 году Лихачев организовал и возглавил Советский (а позднее Российский) фонд культуры — крупную организацию по поддержке искусства и гуманитарного образования. Бал активным противником сноса и «реконструкции» архитектурных памятников, при которой их заменяли новоделом.

Писал в «Воспоминаниях»: «Не буду рассказывать всего того, что мне довелось пережить, защищая от сноса Путевой дворец на Средней Рогатке, церковь на Сенной, церковь в Мурине, от вырубок парки Царского Села, от "реконструкций" Невский проспект, от нечистот Финский залив и т. д. и т. п. Достаточно посмотреть список моих газетных и журнальных статей, чтобы понять, как много сил и времени отнимала у меня от науки борьба в защиту русской культуры».

О чем надо знать

В 1995 году Лихачев разработал проект декларации прав культуры. Академик считал, что международное сообщество должно законодательно закрепить положения, которые обеспечат сохранение и развитие культуры как достояния всего человечества.

Власти Петербурга поддержали инициативу, была создана общественная комиссия по доработке идей декларации с тем, чтобы внести доработанный вариант президенту России и далее — в ЮНЕСКО. В итоговом проекте документа говорилось, что культура является главным смыслом и глобальной ценностью существования народов и государств.

Лихачев в декларации дает и свое видение глобализации — как процесса, которым должны управлять не экономические, а культурные интересы мирового сообщества.

Целиком этот документ не был принят. Ряд его тезисов вошли в Декларацию о культурном разнообразии, одобренную ЮНЕСКО в 2003 году и Конвенцию об охране и поощрении разнообразия форм культурного самовыражения (2005).

Прямая речь

О репрессиях (Д. С. Лихачев « Воспоминания »): «Одна из целей моих воспоминаний — развеять миф о том, что наиболее жестокое время репрессий наступило в 1936—1937 гг. Я думаю, что в будущем статистика арестов и расстрелов покажет, что волны арестов, казней, высылок надвинулись уже с начала 1918 года, еще до официального объявления осенью этого года "красного террора", а затем прибой все время нарастал до самой смерти Сталина, и, кажется, новая волна в 1936—1937 гг. была только "девятым валом"... Открыв форточки в своей квартире на Лахтинской улице, мы ночами в 1918—1919 гг. могли слышать беспорядочные выстрелы и короткие пулеметные очереди в стороне Петропавловской крепости.

Не Сталин начал "красный террор". Он, придя к власти, только резко увеличил его, до невероятных размеров.

В годах 1936-м и 1937-м начались аресты видных деятелей всевластной партии, и это, как кажется, больше всего поразило воображение современников. Пока в 20-х и начале 30-х годов тысячами расстреливали офицеров, "буржуев", профессоров и особенно священников и монахов вместе с русским, украинским и белорусским крестьянством — все казалось "естественным". Но затем началось "самопожирание власти", оставившее в стране лишь самое серое и безличное, — то, что пряталось, или то, что приспосабливалось».

О блокаде (там же): «Лежал уже снег, который, конечно, никто не убирал, стоял страшный холод. А внизу, под спецшколой был "Гастроном". Выдавали хлеб. Получавшие всегда просили "довесочки". Эти "довесочки" тут же съедали. Ревниво следили при свете коптилок за весами (в магазинах было особенно темно: перед витринами были воздвигнуты из досок и земли заслоны). Развилось и своеобразное блокадное воровство. Мальчишки, особенно страдавшие от голода (подросткам нужно больше пищи), бросались на хлеб и сразу начинали его есть. Они не пытались убежать: только бы съесть побольше, пока не отняли. Они заранее поднимали воротники, ожидая побоев, ложились на хлеб и ели, ели, ели. А на лестницах домов ожидали другие воры и у ослабевших отнимали продукты, карточки, паспорта. Особенно трудно было пожилым. Те, у которых были отняты карточки, не могли их восстановить. Достаточно было таким ослабевшим не поесть день или два, как они не могли ходить, а когда переставали действовать ноги — наступал конец. <…>

По улицам лежали трупы. Их никто не подбирал. Кто были умершие? Может быть, у той женщины еще жив ребенок, который ее ждет в пустой холодной и темной квартире? Было очень много женщин, которые кормили своих детей, отнимая у себя необходимый им кусок. Матери эти умирали первыми, а ребенок оставался один. Так умерла наша сослуживица по издательству — О. Г. Давидович. Она все отдавала ребенку. Ее нашли мертвой в своей комнате. Она лежала на постели. Ребенок был с ней под одеялом, теребил мать за нос, пытаясь ее "разбудить". А через несколько дней в комнату Давидович пришли ее "богатые" родственники, чтобы взять... но не ребенка, а несколько оставшихся от нее колец и брошек. Ребенок умер позже в детском саду.

У валявшихся на улицах трупов обрезали мягкие части. Началось людоедство! Сперва трупы раздевали, потом обрезали до костей, мяса на них почти не было, обрезанные и голые трупы были страшны.

Людоедство это нельзя осуждать огульно. По большей части оно не было сознательным. Тот, кто обрезал труп, — редко ел это мясо сам. Он либо продавал это мясо, обманывая покупателя, либо кормил им своих близких, чтобы сохранить им жизнь. Ведь самое важное в еде белки. Добыть эти белки было неоткуда. Когда умирает ребенок и знаешь, что его может спасти только мясо, — отрежешь у трупа...»

О преследовании (там же): «В октябре 1975 г. было назначено мое выступление в актовом зале филфака о "Слове о полку Игореве". Когда за час до выступления я вышел из дверей моей квартиры, на площадке лестницы на меня напал человек среднего роста с явно наклеенными большими черными усами ("ложная примета") и кулаком ударил меня в солнечное сплетение. Но на мне было новое двубортное пальто из толстого драпа, и удар не возымел надлежащего действия. Тогда неизвестный ударил меня в сердце, но в боковом кармане в папке находился мой доклад (мое сердце защищало "Слово о полку Игореве"), и удар опять оказался неэффективным. Я бросился назад в квартиру и стал звонить в милицию. Потом спустился вниз, где меня поджидал шофер (явно из той же организации), и я сам бросился искать нападавшего по ближайшим улицам и закоулкам. Но он, конечно, уже сменил свою спортивную шапочку и содрал наклеенные усы. Я поехал делать доклад...

Мое обращение к следователю в милиции имело тот же результат, что и обращение о нападении на мою квартиру в 1976 г.

Это время — 1976 г. — было в Ленинграде временем поджогов квартир диссидентов и левых художников. На майские праздники мы отправились на дачу. Вернувшись, застали в своей квартире разгуливавшего милиционера. <…> Оказалось, что около трех часов ночи накануне сработала звуковая сигнализация: дом был разбужен ревуном. На лестницу же выскочил только один человек — научный работник, живший под нами, остальные побоялись. Поджигатели (а это были именно они) повесили бак с горючей жидкостью на входную дверь и пытались через резиновый шланг закачать ее в квартиру. Но жидкость не шла: щель была слишком узкой. Тогда они стали ломиком расширять ее и раскачали входную дверь. Звуковая охрана, о которой они ничего не знали (она была поставлена на фамилию мужа дочери), стала дико выть, и поджигатели бежали, оставив перед дверью и канистру с жидкостью, и жгуты из пластика, которыми пытались залепить щели, чтобы жидкость не вытекала назад, и другие "технические мелочи".

Следствие велось своеобразно: канистра с жидкостью была уничтожена, состав этой жидкости определен не был (мой младший брат-инженер сказал, что по запаху — это смесь керосина и ацетона), отпечатки пальцев (поджигатели убегали, вытирая руки о крашеные стены лестницы) смыли. Дело передавалось из рук в руки, пока, наконец, женщина-следователь благожелательно не сказала: "И не ищите!"

Впрочем, кулаки и поджог были не только последними аргументами в попытках моей "проработки", но и местью за Сахарова и Солженицына.

Нападение на площадке квартиры произошло как раз в тот день, когда М. Б. Храпченко, не совсем честным путем сменивший на посту академика-секретаря В. В. Виноградова, позвонил мне из Москвы и предложил подписать вместе с членами Президиума АН знаменитое письмо академиков, осуждавшее А. Д. Сахарова. "Этим с вас снимутся все обвинения и недовольство". Я ответил, что не хочу подписывать, да еще и не читая. Храпченко заключил: "Ну, на нет и суда нет!" Он оказался неправ: суд все же нашелся — вернее, "самосуд". Что касается майского поджога, то здесь, вероятно, сыграло роль мое участие в написании черновика главы о Соловках в "Архипелаге ГУЛАГе"».

Дмитрий Сергеевич Лихачёв жил, работал в полную силу, работал ежедневно, много, несмотря на плохое здоровье. От Соловецкого лагеря особого назначения он получил язву желудка, кровотечения.
Почему он сохранил себя полноценным до 90 лет?

Сочинение

Что может являться гарантом качества и успешности нашей жизни? Я думаю, каждый сам находит ответ на этот вопрос. Наверное, это должны быть те критерии и наводки, которые ведут непосредственно к поставленной нами цели. Творческое долголетие – это жизнь в огранке искусства, но что может являться причиной творческого долголетия человека? Над этим вопросом предлагает нам в своем тексте порассуждать Д.А. Гранин.

Приводя в пример творческий путь великого писателя, Дмитрия Сергеевича Лихачева, автор анализирует его деятельность и подчеркивает то, с каким упорством, стойкостью, «резистентностью» этот человек жил и действовал с самых школьных лет. Революционные наклонности, свежесть идей, смелость мысли, духовная непослушность и склонность критически смотреть на все, что преподносит общество – это то, что составляло становление Дмитрия Сергеевича как творческой личности. Автор выделяет слова писателя о том, что ему шло на пользу всякое несчастье, подчеркивая тем самым непоколебимость его характера и верность своим убеждениям.

Свою мысль Д.А. Гранин передает через слова Дмитрия Сергеевича Лихачева: «...когда все глухо, когда вас не слышат, будьте добры высказывать своё мнение…». Автор считает, что смелость мысли, мужество, способность к противостоянию и критической оценке происходящего позволяют человеку не падать духом и сохранять в себе приверженность к собственным стремлениям. Такие великие творческие деятели, как Д.С. Лихачев, открыто высказывали свое мнение и никогда не падали духом, этим и объясняется их творческое долголетие.

Безусловно, Д.А. Гранин прав. Основой любого успеха служит та самая «резистентность» - иммунитет к любого рода критике, проблемам и неудачам. Творческое долголетие обуславливается постоянным и напористым продвижением собственных идей, насколько бы сильно они не отличались от общепринятых норм. К тому же, важно уметь подвергать критике любое утверждение, быть «непослушным» и смелым во всех отношениях.

Во все времена существовали люди, отличающиеся от большинства своим мнением и взглядом на жизнь. Поэтому многие писатели поднимали в своих произведениях подобную проблему. Так, например, герой романа А.С. Грибоедова «Горе от ума», Александр Чацкий, выступает против Фамусовского общества, при этом провозглашая идеи независимости личности и устранения феодально-крепостнического произвола. И несмотря на то, что в конце комедии этот герой остается один со своими взглядами – он не является проигравшим. А.С. Грибоедов пишет о том, что прогресс находится именно за революционными идеями Чацкого.

Один из важнейших романов М.А. Булгакова, «Мастер и Маргарита», к сожалению, стал популярным лишь после смерти писателя. Идеи и темы, поднимаемые в романе, шли вразрез с советской цензурой, но писатель принимал огромное количество мер, чтобы его детище попало в массы. Сам герой романа, Мастер, столкнулся с точно такой же проблемой: его роман отказывались печатать, и он, уставший от постоянного гонения, сжег свое детище. Настоящее упорство и стойкость проявила Маргарита: девушка так сильно любила мастера, что сделала все возможное, чтобы иметь возможность хотя бы самой читать написанный им роман. Последующая популярность произведения показала, что возможно, не было смысла пытаться обойти советскую цензуру, однако «Мастер и Маргарита» - это, поистине, роман-революция, заставляющий задуматься над многими проблемами общества.

В заключение хотелось бы еще раз отметить, что главным составляющим успеха человека является непоколебимость, стойкость, упорство и революционность мышления. Мы – это то, как мы отстаиваем наши идеи, что думаем и куда двигаемся, и творческое долголетие не является исключением.

Был такой т.н. прораб перестройки, чьим именем и авторитетом ломался великий Советский Союз, наша Родина. Ныне объявлен практически святым, ну или если не святым, то, как минимум, светочем культуры и духовности. Но мы ведь ничего о его реальном облике не знаем, а потому интересно послушать тех, кто работал с ним при жизни. Для этого обратимся к дневникам Георга Мясникова, который был у него первым замом в Фонде культуры, организованным под Лихачева в 1986 году и который тянул за него всю работу, пока тот жил в Ленинграде при том, что сам фонд был в Москве.

Вот, что он о нем пишет сразу после начала работы с ним в 1986 году:

В 16.00 поехал на аэродром Внуково-II встречать Д.С. Лихачева, который дол¬жен прилететь вместе с женой Рейгана из Ленинграда. Прилетела на своем самолете. Вместе с ней жена А. Громыко. Не стал ждать. Забрал Д.С. и З.А. [Лихачевых] и к гостинице «Академическая». Старик посвежел, загорел на даче и чувствует себя хорошо. Мучается мыслями планетарными - какой-то концерт на весь мир с дирижером из Вены и мегополис между Москвой и Ленинградом. Саваоф. За облаками. Его мало интересует в чисто реальном плане культура народа. Он ее просто не видит и не знает. Пожаловался на Пиотровского, который не пустил его вместе с Н. Рейган в Эрмитаж. Старые люди, а завистники.

Это был май, а теперь уже октябрь, когда выяснилось, что из себя представляет Лихачев:

Говорил с Д.С. Лихачевым по телефону. Чем старше, тем больше зудит. Не такой уж он интеллигент, как пытается себя представить . Страшно поддается всякого рода слухам, сплетням. Много всякой швали крутится около него. Да и возраст дает себя знать, а может, и поздно пришедшая слава. Постоянно позирует перед телевизором. Хочет остаться в истории. Не надо помощи, только бы не мешал. Плохо, что оторван, живет в Ленинграде. Телефон - это не средство общения.
<...>
11 октября. [.]. По телефону с Д.С. Лихачевым. Вернулся из Болгарии. Опять снимается болгарским TW. Устал от позирования, жалуется на приемы в Болгарии. Что-то старческое, брюзжащее. Мало интересуется делами Фонда. Правление просит назначить на ноябрь. Нехороший осадок. Многовато старческого пижонства, положения мудреца со стороны. Не болеет [за дело] .

И вот уже 1992 год, когда прошло более 5 лет совместной работы:

Способен на любые подлости. Жесток до беспощадности. Может пойти на любую гадость, ложь. Выдумает, поверит и будет доказывать. Почти пять лет, работая в одном доме - святыне русской науки, не здороваются и не подают друг другу руки. Вокруг него компонуется такое же дно, как он сам [.]. В молодости мало досталось славы. Теперь тщеславие берет свои долги. Себя он ни в какой ситуации не забывает. Не терпит, когда его мнение не воспринимается как абсолютно верное. Много еще такого, что не укладывается в рамки созданного образа первого интеллигента нашей страны.
<...>
13 февраля. Еще в понедельник появились слухи, что в Москву приезжает Д. Лихачев и хочет встретиться с аппаратом Фонда (вероятно, критику И.Н. Вороновой передали в деталях). Мне никаких звонков и сообщений, да уже и неинтересно. Не поехал на вокзал встречать. [. ]. Сколько ради личного тщеславия внес мути, сколько нервов отнял! И ни слова благодарности. Говорит, что верующий. Не верю! Говорят, что интеллигент. Не получается! Маска, за которой скрывается мелкий обыватель, питерский мещанин, склочник. К сожалению, это окончательный вывод о его внутреннем содержании.

Ноу комментс, как говорится. Еще показательный факт. Лихачев принял из рук Ельцина высший орден РФ - страны, которой 20 лет(с) - орден св. Андрея Первозванного. От такой награды отказалась даже такая мразь, как Солженицын, а эта мразь взяла награду из рук государственного преступника.

1989. Академик Дмитрий Лихачев, Фото: Д. Бальтерманц

Причуды времени

Счастье, что в нашей коллективной культурной памяти советская эпоха отразилась не только как время гимнов и репрессий. Мы помним ее героев. Мы знаем их в лицо, знаем их голоса. Кто-то защищал страну с винтовкой в руках, кто-то – с архивными документами.

Очень точно представляют одного из таких героев строки из книги Евгения Водолазкина: «Человеку, с устройством русской жизни не знакомому, трудно было бы объяснить, почему к заведующему Отделом древнерусской литературы приходили за поддержкой провинциальные библиотекари, директора институтов, известные политики, учителя, врачи, художники, сотрудники музеев, военные, бизнесмены и изобретатели. Иногда приходили сумасшедшие».

Тот, о ком пишет Водолазкин, — Дмитрий Сергеевич Лихачев (1906-1999).

К главному специалисту по древнерусской культуре приходили как к главному специалисту по всему хорошему.

Но почему уже совсем немолодого Лихачева избивали в подъезде, поджигали квартиру? Кто-то так агрессивно выражал свое несогласие с его трактовкой «Слова о полку Игореве»?..

Просто Лихачев не участвовал в хоровом осуждении Андрея Сахарова. Он имел смелость помогать Александру Солженицыну в создании «Архипелага ГУЛАГа». Он занялся борьбой с неграмотной реставрацией, с бездумными сносами памятников архитектуры. Это потом, спустя десятилетия, за активную гражданскую позицию стали награждать. А тогда Дмитрий Сергеевич сам пытался ограждать себя от нападок и нападений. Не надеясь на здравый смысл окружающих и милицию.

И вот что важно: он не переживал это как личную обиду, унижение достоинства. Ему было обидно, что житейская суета отнимала у него время от занятий наукой. Вообще, судьба довольно парадоксально распорядилась личным временем академика Лихачева. Он — мне кажется, грустно улыбаясь, — писал: «Время меня перепутало. Когда я мог что-то сделать, я сидел корректором, а теперь, когда я быстро устаю, меня оно завалило работой».

И результатами этой невероятной работы мы пользуемся каждый день. Даже если мы не перечитываем регулярно статьи Лихачева, мы смотрим телеканал «Культура». А создавался он по инициативе неравнодушных к культуре людей – в том числе и Дмитрия Сергеевича.

Чтобы не врали…

Далеко не все из написанного Лихачевым мне удалось прочесть. И не только потому, что до некоторых вещей не доросла. Просто бесконечное количество раз перечитываю его воспоминания. Дмитрий Сергеевич, глубоко чувствуя слово и формы его литературного бытования, ощущал все опасности мемуарного жанра. Но той же причине он понимал и его возможности, степень полезности. Поэтому на вопрос: «Стоит ли писать воспоминания?» — он уверенно отвечает:

«Стоит – чтобы не забылись события, атмосфера прежних лет, а главное, чтобы остался след от людей, которых, может быть, никто больше никогда не вспомнит, о которых врут документы».

Фото: hitgid.com

И академик Лихачев пишет — без самодовольства и морального самоистязания. Что самое примечательное в его воспоминаниях? То, что пишутся они от лица Ученика в высоком смысле слова. Есть такой тип людей, для которых ученичество – это образ жизни. Дмитрий Сергеевич с большой любовью пишет о своих учителях – школьных, университетских. О тех, с которыми его сводила жизнь уже за пределами общепринятого «ученического» возраста и за пределами учебных аудиторий. Любую ситуацию, даже крайне неблагоприятную, он готов рассматривать как урок, возможность чему-либо научиться.

Рассказывая о своих школьных годах, он не столько делится своими личными впечатлениями, сколько воссоздает для современного читателя живые образы знаменитой в свое время школы Карла Мая, замечательной школы Лентовской. И все это он погружает в атмосферу родного, любимого им Петербурга-Петрограда-Ленинграда. Семейная память напрямую связана у Лихачева с историей этого города.

Семья Лихачевых была известна в Петербурге еще в XVIII веке. Работа с архивами позволила Дмитрию Сергеевичу проследить петербургскую историю рода, начиная с прапрадеда — Павла Петровича Лихачева, успешного купца. Дед ученого, Михаил Михайлович, занимался уже другим делом: возглавлял артель полотеров. Отец, Сергей Михайлович, проявил самостоятельность. Он довольно рано стал зарабатывать сам, успешно окончил реальное училище и поступил в Электротехнический институт. Молодой инженер женился на Вере Семеновне Коняевой, представительнице купеческой семьи с глубокими старообрядческими традициями.

1929 год. Лихачевы. Дмитрий - в центре

Родители Дмитрия Сергеевича жили скромно, без размаха. Но была в этой семье настоящая страсть – Мариинский театр. Квартира снималась всегда поближе к обожаемому театру. Чтобы абонировать удобную ложу и достойно выглядеть, родители изрядно экономили. Спустя десятилетия, пройдя Соловки, блокаду, жесткие идеологические «проработки», академик Лихачев напишет: «Дон Кихот», «Спящая» и «Лебединое», «Баядерка» и «Корсар» неразрывны в моем сознании с голубым залом Мариинского, входя в который я и до сих пор ощущаю душевный подъем и бодрость».

А пока, окончив школу, юноша, которому нет и 17 лет, поступает в Ленинградский (уже так!) университет. Он становится студентом этнолого-лингвистического отделения факультета общественных наук. И почти сразу всерьез начинает заниматься древнерусской литературой. С особой любовью Лихачев вспоминает семинары Льва Владимировича Щербы. Они велись по методике медленного чтения. За год успевали пройти всего несколько строк художественного произведения. Дмитрий Сергеевич вспоминает: «Мы доискивались грамматически ясного, филологически точного понимания текста».

В университетские годы (1923-1928) приходит и точное понимание того, что происходит в стране. Аресты, казни, высылки начались уже в 1918 году. Лихачев очень жестко пишет о десятилетиях красного террора:

«Пока в 20-х и начале 30-х годов тысячами расстреливали офицеров, «буржуев», профессоров и особенно священников и монахов вместе с русским, украинским и белорусским крестьянством – это казалось «естественным». <…> В годах 1936-м и 1937-м начались аресты видных деятелей всевластной партии, и это, мне кажется, больше всего поразило воображение современников».

Переломным в жизни Лихачева стал февраль 1928 года. Обыск и арест. За что? За участие в шутливом молодежном кружке «Космическая Академия Наук»? За найденную (по наводке приятеля-предателя) книгу «Международное еврейство»? Сам Лихачев не указывает точную, внятную причину ареста. Может быть, ее и не было. Но было, по его убеждению, вот что: «Монологическая культура «пролетарской диктатуры» сменяла собой полифонию интеллигентской демократии».

Соловецко-советская жизнь

Фото: pp.vk.me

В воспоминаниях о тюрьме, о доме предварительного заключения читателя поражают не стены с плесенью, не крысы, а… выступления с докладами, обсуждения теорий. Не в силах объяснить абсурдность происходящего, Лихачев, удивляясь и иронизируя, пишет: «Странные все-таки дела творились нашими тюремщиками. Арестовав нас за то, что мы собирались раз в неделю всего на несколько часов для совместных обсуждений волновавших нас вопросов философии, искусства и религии, они объединили нас сперва в общей камере тюрьмы, а потом надолго в лагерях».

Осмысляя годы, проведенные на Соловках, Лихачев говорит о многом: о встречах с людьми всех уровней нравственности, о вшах и «вшивках» — подростках, проигравших все свои вещи и живших под нарами, без пайка, — о храмах и иконах. Но больше всего впечатляет то, как в этом аду сохранялась умственная жизнь, интерес к познанию. И, конечно, чудеса сострадания, взаимопомощи.

Можно было бы сказать, что в 1932 году после выдачи документов об освобождении для Лихачева заканчивались беды. Но это, увы, не так. Впереди – трудности с трудоустройством, искусно возводимые недоброжелателям препятствия для научной работы, испытания блокадным голодом… Из воспоминаний:

«…Нет! голод несовместим ни с какой действительностью, ни с какой сытой жизнью. Они не могут существовать рядом. Одно из двух должно быть миражом: либо голод, либо сытая жизнь. Я думаю, что подлинная жизнь - это голод, все остальное мираж. В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие - злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было. Все было настоящее…»

Мужественно преодолевая все это, Лихачев не позволил своему сердцу превратиться в броню. Удержался он и от другой крайности – от мягкотелости, бесхребетности.